…наместник Биргир оказался полукровкой-южанином: смуглым, с раскосыми карими глазами, кругловатым лицом и аккуратной бородкой клинышком. Облачённый в серые и алые одежды, он держался спокойно, с достоинством, словно не в плен попал, а явился перемолвиться словом-другим с младшим приятелем, неразумным и капризным – и потому не терялся даже рядом со своими командирами, как на подбор плечистыми и рослыми. И буйными; особенно выделялся среди них один – настоящий великан, немногим ниже Кальва, со светлой лохматой головой и бледно-серыми, почти прозрачными глазами. Он непрестанно сквернословил, а завидев Мирру, на миг замолк… чтоб вновь разразиться бранью:

– Ублюдок пожаловал! – Он привстал, дёргая за спиной руками, точно хотел разорвать связывающую их верёвку. – Шлюхин сын и сам-то знатная шлюха, и в дружину набрал себе таких же шлюх! Всех, поди, перепробовал, ублю…

Договорить он не успел.

Мирра, не особенно меняясь в лице, обнажил морт-меч, коротко замахнулся… На лбу, на переносице, на щеке у здоровяка проступила багряная капель, тонкая-тонкая, как нить – а потом часть головы просто съехала в сторону, срезанная ровно-ровно. Массивное туловище покачнулось – и рухнуло наземь.

– Говорить можно только когда я спрашиваю, – тихо произнёс Мирра и сощурился. – Или кто-то хочет возразить?

Один из командиров Биргира, который приподнялся как раз, поспешно сел обратно и сгорбился, явно пытаясь казаться меньше, а Эсхейд цокнула языком осуждающе, но к кому это осуждение относилось, было неясно. Фогарта посмотрела на распростёртое в грязи тело, ожидая, когда её замутит; впрочем, не дождалась, словно весь ужас и отвращение остались там, у обвалившихся скал… Зато появилась неожиданная мысль, такая удивительная, что она даже озвучила её вслух:

– Так вот отчего тебя считают свирепым и боятся!

Мирра с недоумением обернулся:

– Что?

– Я о твоём скверном нраве, – ответила Фог, одновременно радуясь и тому, что ей не стало в этот раз дурно, и тому, что она поняла кое-что новое. – Мне всегда казалось странным, что о добром человеке так говорят… Но теперь ясно: ты хоть и добрый, но безжалостный.

Мирру это, кажется, настолько поразило, что он даже позабыл состроить сердитое лицо, как обыкновенно:

– Я-то добрый?

– Ну да, – уверенно кивнула Фог. Вспомнила раненую всадницу под наместничьим плащом у Кимень-горы, некрасивого трубача с красивыми песнями и шутливые перебранки с дружиной – и добавила уверенно: – Заботливый, внимательный, справедливый и чуткий. И ничего, что безжалостный, это хорошо даже! В человеке ведь, как и в морт, главное – стремление: какое стремление вложено, такой результат и выйдет, а ты… ты хорошего желаешь.

Биргир, стоявший на коленях, беззвучно рассмеялся – и продолжал смеяться, пока не схлопотал пинок под рёбра и не закашлялся. А Эсхейд качнула головой, улыбнувшись:

– Вот и я тебе о том же твержу, котёныш… наместник юга, – поправилась она.

Мирра глянул на неё свирепо, потом на Фог, но никого не устрашил – и тогда снова изобразил безразличие и повернулся к Биргиру, едва-едва отдышавшемуся:

– Ну что же, раз мы все собрались и выяснили сокровенную правду друг о друге – поговорим и о насущных делах.

Биргир криво улыбнулся, утирая кровь с подбородка – давешний удар ему достался такой силы, что из носа хлынуло – и произнёс с мягкой укоризной:

– У тебя как у верного сына одно дело может быть: слушать отца и делать, как он велит.

– Вот как? – холодно удивился Мирра. – А он-то меня, бывало, поучал в детстве, что настоящий мужчина, истинный воин, ни перед кем пресмыкаться не должен, пусть бы даже перед родителями… Впрочем, расскажи, чего желает отец. Исполнить не обещаю, но послушаю.

Он подцепил наместника запада кончиком меча под подбородком, заставляя поднять голову; тот застыл и закрыл глаза, точно готовый к удару, и промолчал.

– Твои люди чинили беззаконие в моих землях и стравливали меня с братом, – продолжил Мирра тем же безразличным, страшным голосом. – Портили колодцы, людей убивали… И всё ради той проклятой горы и рудника. Куда вывозили мирцит? На что меняли? Правда ли, что лорга неугодных продавал в рабство на юг, с семьями вместе? И кимортов он извёл?

Биргир не ответил, только ресницы, длинные, как у всякого южанина, задрожали. Он боялся, однако отвечать не желал. Мирра ожидал терпеливо; у Кальва же столько терпения не было, и через минуту-другую он почесал в затылке, хмурясь.

– Этак мы здесь заночуем… Может, сдавить ему колено, чтоб лопнуло, как орех? – предложил он, похрустывая кулаками. – Так поступить было б не по закону, но по разуму; а закон нам что говорит? Что на поле боя надо поступать разумно, без горячки, и по совести; совесть же моя говорит, что нехорошо добрых воинов, переживших трудную битву, держать без отдыха до самой ночи, а то и до утра. Стало быть, надо поскорей вызнать правду, а человек всяко становится разговорчивей, если колено ему раздавить, как орех.

Хоть слова его отнюдь не располагали к веселью, Фог с трудом сдержала смешок: ей наконец открылся и другой секрет – почему Кальва называли занудой.

– Да ты, братец, как одичалый зверь, – улыбнулся Мирра – и чуть двинул мечом, срезая у Биргира клочок бороды вместе с кожей. – Зачем же сразу браться за колено, когда можно размозжить пальцы по одному? А лучше позвать знающего человека. Прибился на днях к моей дружине, видишь ли, один рыжий оборванец. Болтливый, пожалуй, но на том его недостатки заканчиваются, а достоинства велики и неисчислимы. Он сведущ и в иноземных наречиях, и в законах, и во всяких хитростях… а ещё в пытках. Готов спорить, и часа не пройдёт, как он развяжет язык любому молчуну. Но я, признаться честно, подождал бы и два часа, посмотрел бы, как он работает. Что скажете, друзья?

На висках у Биргира выступила испарина; он сглотнул несколько раз, облизнул пересохшие губы, но промолчал.

– Я скажу, что вы как одичалые звери, – неожиданно произнёс Сидше с интонациями любезного торговца с праздничного базара в Шимре. – Пытки, увечья… Зачем пачкать руки, если можно обойтись без крови? Есть у меня одно снадобье, которое вызывает сильную жажду. Если дать его человеку, а потом оставить наедине с самим собой, то он через час-другой уже будет рвать зубами собственные жилы, лишь бы напиться, а за чашу воды выдаст любые секреты. Что скажете?

Воцарилась тишина; на горле у Биргира заполошно билась венка, и он уже не мог держать глаза закрытыми – смотрел то на одного, то на другого; то разевал рот, то снова стискивал зубы так, что