Мой мускулистый силуэт засиял в богатых районах Бостона. Стоя на углу одной из улиц Beacon Hill, я продавал целебное средство богатым матронам, которых мучила мигрень.

Матроны подплывали ко мне на «Кадиллаках» и «Линкольнах», качая больными головами.

— One bill for a dime bag![49]— шептал я во весь голос, размахивая полиэтиленовыми кульками с пилюлями.

Матроны весело протягивали мне новенькие купюры, выуженные ими у своих скучных супругов. Нередко они сажали меня в лимузины, чтобы я оказал им скорую помощь на дому, где фармацевтика уступала место фантасмагории.

Деньги посыпались на меня, как перхоть на плечи. Вскоре я создал подпольное акционерное общество закрытого типа. Послал дежурить по уличным углам вместо себя наймитов — членов ирландских и пуэрториканских молодежных банд, а сам лишь расслабленно лежал на кампусном газоне, закинув ногу за голову, и осуществлял общее руководство делом.

Проверь детально профинплан,

Дабы не встретился изъян!

Теперь я был состоятельным студентом и мог субсидировать мать, отца и сестренку. Они отряхнули с ног пыль среднеклассного пригорода и переехали в новый замок, еще более готический, чем прежний, где только и делали, что благодарили судьбу, приславшую им такого доходного сына и брата. А когда мой банковский счет распух, как беременная утроба, я ушел из аспиринового бизнеса и вложил выручку в ценные бумаги американского казначейства.

С тех пор для меня работа — это лишь хобби. Я профессорствую, ибо мне так приспичило. Хочу — тружусь, хочу — ленюсь. Барышей на барышень у меня всегда хватит!

* * *

Семидесятые годы были для меня временем офигенного физического и интеллектуального роста. Я стал гордостью Гарварда, творя из тела текст. Отрастил длинные, до я(год)иц волосы, украсил себя бусами любви и браслетами страсти, использовал косметику, хотя и по-мужски скупо. Моя фигура разнообразила собой гарвардский пейзаж, привлекая приветливое внимание девушек, пристальное — полиции.

В глазах однокашников я был похож на красивого, харизматичного Чарли Мэнсона.

— Are you in a band?[50]— спрашивали они, встречая меня в каком-нибудь кабаке или бардаке.

Передо мной открылась перспектива стать рок-звездой, но я продолжал чувствовать сильное влечение к матушке — русской литературе. Едва поступив в университет, выучил наизусть весь роман «Евгений Онегин» в английском переводе Набокова. Я мог часами читать мудреный вариант шедевра на студенческих вечеринках, что часами и делал.

От избытка молодецких сил начал заниматься боксом в суперсреднем весе. На мои поединки стекались спортофилки с глазами грешниц, срочно приходившие в волнение при виде чужой крови и моего пота.

— Roland, bumaye![51]— скандировали спортофилки, вдохновляя меня еще на один нокаут.

Опытные тренеры предлагали мне пойти в профессионалы, но я очаровательно отнекивался, ибо продолжал быть фанатиком вашей-нашей словесности. Ей я хотел посвятить все свое будущее профессорство. Кроме того, объяснял я, кодекс джентльменства диктует, что золотая кость дерется не за деньги, а бесплатно.

— Но вы могли бы тягаться с самим Мохаммедом Али! — твердили тренеры.

— Конечно, это так, но меня ждет иная слава, — отмахивался я.

Я получил диплом бакалавра 8 июня 1978 года — в день, вошедший в анналы русской литературы. В Гарвард приехал Солженицын, чтобы выступить перед нами с речью. Получилось так, что мне попалось место прямо напротив трибуны.

С самого начала между мной и писателем установился контакт. Когда Александр Исаевич сказал, что рад возможности приветствовать 327-й выпуск нашего университета, я зарукоплескал, да так громко, что он сделал паузу и внимательно посмотрел на меня. На всем протяжении речи я кивал, хмурился, вздыхал, прикрывал глаза, реагируя на его слова. Солженицын то и дело косился в мою сторону. Между нами шустрили флюиды. Чувствовалось, что мое присутствие в зале вдохновляет писателя. И действительно, гарвардская речь стала сенсацией года, а то и десятилетия!

Так началась моя флюидная связь с Александром Исаевичем.

Через месяц-другой я поступил в аспирантуру. Мой выбор пал на Колумбийский университет, который находится в центре Нью-Йорка. С тех пор как я там в детстве увидел «Rockettes», этот город был мне особенно мил. Кончил аспирантуру экстерном, ибо профессора защитывали мне год за три. Диссер был как бисер!

Свою педагогическую деятельность я начал в приватном женском учебном заведении по названию Hymen College. Я был единственным мужчиной на сотни миль вокруг (колледж находился в горах Идаго), отчего в вузе происходили конфузы. Каждое утро влюбленные в меня студентки выстраивались у двери в мой кабинет, чтобы поцеловать ей ручку. Целовать меня они не смели, ибо это противоречило уставу колледжа. А я лишь смотрел на них сквозь замочную скважину и делал науку. Днем с огоньком преподавал, а ночью занимался литературным сифилисом, творя из диссертации монографию. Вскоре моя книга «Veneral Diseases in the Russian Novel»[52]вышла (много)тысячным тиражем в издательстве St. Martyr’s Press. Обо мне заголосили слависты Америки.

Так ко мне рано, но резво пришла слава.

Я продолжал строить карьеру, печатая книгу за книгой, прыгая с места на место. Через год переехал в Hamartia College, в какой-то из Дакот, еще через два — в Rictus College, в какой-то из Каролин. Но куда бы меня не заносили зигзаги научной карьеры, я сиял как интеллектуал.

В конце прошлого века меня пригласили в Мадисонский университет. За несколько месяцев я полностью перестроил его славянское отделение, повысил студенческую успеваемость на 12 %.

Тут-то меня и прельстила будущая жена, и в романе моей жизни началась новая, трагическая глава.

Женщина, с которой я расписался, едва не разбила мне жизнь. Эта коварница — как сейчас помню, ее звали Сузан — училась у меня на семинаре по русской философии, где обладала лучшими ножками. Она положила на меня глаз уже в первый день семестра. Поняв, что одной смазливостью меня не совратишь, прелестница решила блеснуть старательностью. На занятиях первой поднимала юбку, чтобы ответить на вопрос профессора! Но я был стоек и даже не моргал, когда ее икры искрились у меня под носом.

Тогда красотка решила соблазнить меня хитростью.