Извини, я не смогу пойти с тобой, глаза у Нинцы были больше обычного. Она умирает. Совсем умирает. А где Заур? спросила я. В погребе, скребет бочку. В дом, наверх, не вылазит. И что будешь делать одна? Глаза у Нинцы были неестественно большие. Что ты можешь сделать? Не знаю. Подвяжу ей челюсть. Слышала бы, как она дышит… Прямо душу выдыхает. Страшно? Нет, не страшно. Ладно, я пошла, сказала я. Я ничего не могу сделать, Кнопка. Правда! она чуть не плакала. Ладно. Ничего. Одна пойду. Ком сдавил мне горло. Я отвернулась. Нам нельзя было плакать. Нельзя было плакать. Сейчас нельзя было заплакать – ни ей, ни мне. Это… сказала я и улыбнулась через силу. Знаешь, что случилось? Что? сказала Нинцо и взглянула так, словно я спасла ее в последнее мгновение. Не поверишь. Да ну тебя, Нинцо глянула недоверчиво, хмуро. Прикрой-ка дверь. Можешь наполовину, вот так, сказала я. Нинцо прикрыла дверь. Я укрылась за ней. Она не понимала, что я такое делаю, просто следила за мной взглядом. Я быстро расстегнула штаны, сунула левую руку в трусы и поднесла к ее лицу окровавленные пальцы. Вот! Ух ты! Нинцо хотела улыбнуться, но не получилось. С ума сойти! Ты теперь настоящая женщина. Да, сказала я, обтерла пальцы об штаны. Ух ты, повторила Нинцо. Сильно! Теперь вместе пойдем по мужикам, ей опять не удалось улыбнуться. И много? спросила она. Да, сказала я. Здесь больно? положила руку себе на живот. Нет, сказала я. А здесь? Тоже не больно. И что это все в один день сошлось! сказала она, сказала так, словно душу выдохнула. Ну, я пошла, сказала я, сказала так, словно тоже душу выдохнула. Не прошла и трех шагов, как она окликнула: Эй, Кнопка! Что? отозвалась я не оглядываясь. Ты знаешь, как подвязать челюсть? Нет, сказала я, сказала, не оглянувшись, и пошла дальше. Издали увидела на главной улице мальчишек, не стала туда выходить, решила обойти. От дома Датуны, через пролом по-шла напрямик, дворами. Осторожно открыла дверь. Мама сидела на кровати, прислонясь к стене.

Они выстрелят, Нинцо. Размозжат мне голову, и мозги вытекут, как у того, в ущелье. Помнишь, Нинцо, что было у него с мозгами? Выстрелят. Как бы я ни закричала, все равно выстрелят, не докричусь. У меня же с собой целая коробка, поштучно, по баночке бросала через оконце уборной. На баночках толстощекий малыш. Сейчас сложу в коробку и, прежде чем подойдут, побегу. Выстрелят. Эти выстрелят. Вот, идут сюда и выстрелят. Почему ты не сказала, что у них собака? Почему ты не знала этого? Примут меня за кого-то и выстрелят. Эта собака так лает, что обязательно выстрелят. Лучше побегу через поле. Ничего со мной не случится. Полем быстрей и короче. Побегу через поле. Я ведь как птичка, я ведь маленькая, я птичка в небе, жаворонок, или как ты сказала? Как ты сказала в тот день? Вот тут пролезу и побегу со всех ног. Раз, и там… Эти и не хватятся. Как припущу! Ты меня знаешь! А завтра расскажу тебе, Нинцо. Погоди, кажется, сюда. Точно, сюда! Выстрелят. Но я же птичка. Сойка-зяблик-перепелка, дятел-жаворонок-пчелка… Энки-бенки-сикли-са, энки-бенки-да, кто замешкался, ушел на-всег-да… Ицило-бицило шрошано гвритино, алхо малхо читма гнахос… Абракадабра – беги! Беги же! Бе-ги-ии!

Скок.

Поскок.

Мама сказала: Помогите. Хоть этому не дайте погибнуть. Люди…

Пограничная зона

11 часов 25 минут

Квернадзе ей: если хочешь, покажу тебе Вано Гардавадзе. Какого Вано? Да Гардавадзе, я сказал, того, что не просыхает сутками. И матушку его, говорит, покажу. Погоди, которая его мать? Знаешь ты. Клюка старая, согнутая, зимой и летом шерстяные носки продает. Ну, знаю, знаю. Точно, клюка, ведьма в натуре! А этот Вано тоже! Посмотришь, вроде двадцать лет малому, а присмотришься – что-то не так, блин, не того. Вроде ушибленный или недокормленный. А я о чем! Он ей – покажу, если хочешь, они живут там же, на прежнем месте, а она отказалась – не хочу. Понятно, на кой ей Вано-малохольный. Тебе понятно, а я все думаю: если она не к Вано, чего там стоит? Значит, это она и есть?! Ну ты даешь! А о ком я столько базлаю, козел! Это которая с иностранными номерами? Дай-ка глянуть! Ну да, она. А Квернадзе знает? А то! Он и разрешил. Не я же ее там поставил, дебил! И давно она там стоит? Да уж час почти, не меньше. Час – это непорядок, с заграничными номерами, да на этом месте. Я-то причем, братан? Квернадзе разрешил ей там встать, стоит и мать ее ёб. Но целый час! А мне-то что? Хочет час, хочет весь день, мне по барабану. Из тачки не вылазит, говоришь? Надо же! Кто такая вообще? Откуда прикатила, куда едет? Не знаю ничего. Но женщина, я тебе скажу! Женщина – дама. Грудастая такая! Нашему Квернадзе то ли знакомая, то ли родственница. Как уехала, говорит, с тех пор двадцать лет не видел, с детства, считай. Тогда, говорит, во время войны помог ей выбраться отсюда. Так он сказал, понимай, как знаешь. Двадцать лет не видел и пустил в погранзону? Подруга детства, говорит, как вошла, сразу узнал, хоть и двадцать лет прошло. Все-таки не пойму, стоит, ничего не делает и уезжать не собирается. Чего ей там надо, кто такая? Я тебе толкую, кретин, не больше твоего знаю, кто да что. Подъехала, спросила Квернадзе. Назвалась то ли Нино, то ли Нана, фамилию не запомнил, кажется, Рогава. Квернадзе был здесь, вышел, обнял ее и, блядь буду, полчаса простояли, обнявшись. Думал, вот сейчас заплачет, вот сейчас! Кто? Квернадзе? Ты чего, совсем? Какой нах Квернадзе? Та женщина. Ну и что? Заплакала? Хрена! Нет, так все-таки не пойдет. А если начальство заглянет на пост, вытащит ее из тачки, кто будет отвечать? Куда этот пидор подевался? Который? Ковзиридзе? Ну да. Не знаю, только что здесь был. Дай еще гляну. Ну-у, стоит, блин, и стоит. А потом что было? Ничего. Наш завел ее к себе. Долго разговаривали, полчаса, не меньше. Вышли, и, когда выходили, он ей про Вано – могу, говорит, показать, а она отказалась: Нет, говорит, не хочу. А сам-то где? Квернадзе? Вроде на блокпост пошел. Да вон, возвращается. Подтянись, мудак, допрыгаешься. Пьяный? Отсюда не поймешь. Вроде, тепленький. Копалиани, Кереселидзе, что у вас тут за возня? Толкаетесь, как бычки в загоне! Господин лейтенант, в пограничной зоне замечена неизвестная машина. Что? Что такое?! Я сказал, что в пограничной зоне замечена иномарка с заграничными номерами. Мать ее так, она еще там? Да, товарищ лейтенант, стоит. Я же ей сказал: через десять минут, даже не через десять, через восемь быть здесь, как штык. Я ее маму-путанку ебал! Из-за ее закидонов сюда таскаться, нагоняй получать! Ну-ка живо! Где этот ваш задроченный Ковзиридзе? Ковзиридзе, твою мать!.. Он на той стороне, господин лейтенант, там не слышно. Где он, чтоб его… Машина в запретной зоне, а вы торчите тут, как два обалдуя! Ковзиридзе! Ковзиридзе, сирота долбаный! Что я тебе говорил? Видишь, как взбесился! Взбесился, а я при чем? Что я мог сделать? Что, что… Битый час твержу, спустимся, уведем ее оттуда, спустимся, отгоним, а ты байки про какую-то бабу травишь. Почему – байки? Рассказал, как было. Бедняга Ковзиридзе, теперь он его с потрохами сожрет. И поделом пидору задроченному. Почему? Что он тебе сделал? Мне-то ничего. Он сам по себе и вредит себе сам, а мне до фени. Вот увидишь, устроит ему Квернадзе сладкую жизнь. Ух, ну и жарища! Блядь буду, такой за все лето не было. Тут, вроде, попрохладней, заваливайся, видно, забыл лейтенант кондиционер выключить. Смотри, сколько накурили. А запах какой, чуешь? Женский. Духами пахнет, от той женщины. Хо-хо, вот у твоего Ковзиридзе встанет на нее – атас! Что ты сказал, какая она?