В палате повисает недолгая тишина.

– Нет, – отвечает полицейский.

Сердце колотится так быстро, что в палату вот-вот ворвется медсестра с криком: «Код синий!»

– Тогда зачем вы вообще сюда пришли? – спрашивает мать.

Я слышу, как шуршит одежда полицейского. Сквозь опущенные ресницы я вижу, что он протягивает матери визитную карточку:

– Не могли бы вы позвонить, когда она проснется?

Их шаги эхом разносятся по коридору.

Я считаю до пятидесяти. Считаю медленно, добавляя «Миссисипи» после каждой цифры. И только потом открываю глаза.

– Мам? – говорю я; голос состоит из углов и скрипов.

Мать сразу присаживается на край кровати:

– Как ты себя чувствуешь?

Плечо все еще болит, но гораздо меньше, чем раньше. Свободной рукой я дотрагиваюсь до лба и чувствую опухшую кожу и швы.

– Разбитой, – отвечаю я.

Мать тянется к моей руке. На пальце у меня зажим, сквозь кожу просвечивает красный огонек. Как у И-Ти из фильма «Инопланетянин».

– Ты попала в аварию и сломала плечо, – объясняет мать. – В четверг ночью тебе сделали операцию.

– А сегодня какой день?

– Суббота.

Получается, пятница полностью выпала из моей жизни.

Я пытаюсь сесть, но оказывается, что это невозможно с одной рукой, плотно примотанной к телу.

– Где папа?

По ее лицу пробегает тень.

– Нужно сказать сестре, что ты проснулась…

– Он жив?

К глазам подступают слезы.

– Я видела рядом с ним парамедиков, а потом они… они…

Я не могу закончить фразу, потому что внезапно и скрытность, и взгляд матери, и галлюцинация с явлением молодого отца складываются в одну картину.

– Он умер! – в ужасе шепчу я. – И ты не хочешь мне говорить.

Мать сильнее сжимает мою руку:

– Отец жив.

– Тогда я хочу его увидеть!

– Кара, ты сейчас не в том состоянии…

– Черт возьми, дай мне повидаться с ним! – кричу я.

Во всяком случае, крик привлекает внимание. В палату вбегает женщина с больничным бейджем, хотя на ней нет белой сестринской униформы:

– Кара, тебе нужно успокоиться…

Женщина – маленькая и хрупкая, как птичка, а ее черные кудряшки подпрыгивают на каждом слоге.

– Вы кто?

– Я Трина. Меня прислала к вам социальная служба. Я понимаю, что у вас есть вопросы…

– Есть. Как вам такой вопрос: я вся замотана бинтами, словно Тутанхамон, а мое лицо наверняка похоже на чудовище Франкенштейна из-за шрамов; мой отец, скорее всего, в морге, и как мне успокоиться? Ваш ответ?

Мать с Триной обмениваются взглядами, передающими секретный код. Так я понимаю, что они говорили обо мне все то время, пока я лежала в беспамятстве, напичканная лекарствами. Я уверена только в одном: если они не отведут меня к отцу, где бы он ни был, я доберусь туда сама. Доползу, если придется.

– У твоего отца тяжелая травма головного мозга, – говорит Трина.

Таким тоном обычно сообщают, что, согласно всем прогнозам, ожидается очень холодная зима или что пора поехать в мастерскую и заменить шины. Как будто тяжелая травма головы – всего лишь заусенец.

– Я не понимаю, что это значит.

– Ему сделали операцию, чтобы убрать отек в мозгу. Он не может дышать сам. И он все еще без сознания.

– Пять минут назад и я была без сознания, – заявляю я, но внутри стучит мысль: «Это все я виновата».

– Хорошо, Кара, я отведу тебя к отцу, – говорит Трина, – но ты же понимаешь, что тебя может расстроить его вид.

Почему? Потому что он на больничной койке? Потому что у него такие же швы, как у меня, и трубка в горле? Мой отец из тех людей, кто никогда не отдыхает и проводит мало времени в помещении. Потрясением будет увидеть его заснувшим в кресле.

Трина зовет медсестру и санитара, чтобы пересадить меня в кресло-каталку. Это действие сопровождается перевешиванием моей капельницы и сжиманием зубов, пока пересаживают меня. Коридор пахнет сильным дезинфицирующим средством и всегда пугавшим меня больничным пластиковым запахом.

В последний раз я была в этой больнице год назад. Мы с отцом занимались просветительской деятельностью с Зази, волком, которого иногда приводим в младшую школу, чтобы рассказать детям о сохранении вида. Отец часто проводит с детьми короткие уроки, чтобы научить их вести себя с дикими животными – не тыкать пальцами, не подходить слишком быстро, дать зверю время принюхаться. В тот раз и дети, и Зази вели себя отлично. Пока какой-то придурок в другом конце здания не решил пошутить и не включил пожарную сигнализацию. Громкий вой напугал волка. Он попытался сбежать, а ближайшим выходом из класса оказалось окно. Отец, стараясь спасти Зази, успел обхватить его руками, потому в итоге вылетел вместо волка в окно. Когда я усаживала Зази в дорожную клетку, на нем не было ни царапины. Зато отец порезал руку стеклом так глубоко, что виднелась кость.

Не стоит и говорить, что отец отказался ехать в больницу, пока Зази не окажется в безопасности дома, в вольере. К тому времени кухонное полотенце, использованное в качестве импровизированной повязки, превратилось в кровавое месиво, и перепуганный директор школы, который отвозил нас в факторию, настоял, чтобы отец обратился в неотложную помощь. Там, то есть здесь, ему наложили пятнадцать швов. Но едва мы вернулись из больницы домой, отец тут же направился к вольеру, где жили Нода, Кина и Кита, которых мы выкармливали в детстве, – стая, где он теперь исполнял роль миротворца.

Я стояла у забора из рабицы и наблюдала, как Нода встречает отца. Первым делом он зубами сорвал белую повязку. Затем Кина принялся зализывать рану. Я боялась, что он сорвет швы, и была абсолютно уверена, что именно на это отец и рассчитывает. Он рассказывал о времени, проведенном в глуши; как иногда во время охоты получал раны, потому что человеческая кожа защищала намного хуже, чем плотная меховая шкура его братьев и сестер по стае. Когда это происходило, животные разлизывали рану, пока она снова не откроется. Он пришел к убеждению, что их слюна имеет лечебные свойства. Несмотря на то что он спал в грязи и не имел доступа к антибиотикам, почти за два года, проведенные в лесу, у него ни разу не развилась инфекция, причем все раны заживали в два раза быстрее. Язык Кины заработал с особым нажимом, и отец поморщился, но в конце концов порез перестал кровоточить, и отец вышел из вольера. Мы начали подниматься по склону к трейлеру. «Терпеть не могу больницы», – сказал он в качестве объяснения.

Теперь, когда Трина катит меня по коридору, мать плетется позади, мы проходим мимо людей в гипсе, шаркающих ходунками