Я представлял себе фантастические картины того, как пройдет мой первый день среди редких рукописей. В своих фантазиях я волшебным образом овладевал итальянским языком, вскрывал покрытую слоем вековой пыли крышку ящика с документами и находил среди них, возможно, даже пергамент, на котором кровью написан договор с Мефистофелем, обещавший даровать неограниченные языковые способности в обмен на человеческую душу. Со столь неопровержимыми доказательствами тайна Меццофанти была бы немедленно раскрыта.

На практике же события развивались несколько иначе: спотыкаясь, я поднялся вверх по лестнице, следуя указателям, которые едва мог разобрать. Благо расшифровать значения слов «biblioteca» и «manoscritti» оказалось достаточно просто. Женщина у стойки охраны остановила меня потоком итальянских слов, прежде чем я смог объяснить ей универсальным жестом, что не понимаю по-итальянски. Я пожал плечами, но она продолжала говорить. Тогда я попытался растолковать ей, что хотел бы посмотреть рукописи. «Manuscritti», – сказал я. «Manoscritti? Si», – она указала вниз, в направлении холла. Я повернулся, чтобы пойти назад. «No, no, no», – сказала она. Раздражаясь от моей тупости, она указала на свой ноутбук, а затем протянула мне листок бумаги, чтобы я указал свои nome, indirizzo, telefono[7]. Хорошо, я справился с этой задачей. Куда теперь? Она вновь указала мне вниз в направлении холла.

Зал, в котором находились редкие рукописи, представлял собой вытянутое помещение с высокими потолками и с уходящими под потолок книжными полками за стеклянными дверцами. Я вошел в тишину архива, и головы работавших там библиотекарей тут же повернулись в мою сторону. «Buongiorno»[8], – сказал я. «Buongiorno», – ледяным тоном ответила мне женщина средних лет. Я знал только имя библиотекаря, с которой несколько недель назад переписывался по электронной почте, – я писал ей по-английски и получал ответы по-итальянски, которые мне удавалось переводить с помощью онлайн-переводчика. «Паола Фоши?» – спросил я. К тревожному выражению лица библиотекаря добавилось недоумение. «Ах, Фоски», – наконец сказала она и попросила меня подождать.

Через некоторое время ко мне вышла другая женщина в тонких очках и с поджатыми губами, которой я и представился. В ее глазах мелькнуло узнавание, и как только она услышала имя Меццофанти, из ее уст полился поток итальянских слов. Насколько же удобнее было общаться по электронной почте. Теперь мы встретились воочию, как матросы китобойных судов из двух далеких друг от друга стран, и не находили общих слов для начала сотрудничества, кроме «Меццофанти». «Si, Mezzofanti», – сказал я, и она отошла к одной из книжных полок. Поколдовав там немного, вернулась с книгой в переплете, размер которой составлял около двух футов в длину и четырнадцать дюймов в ширину, – рукописный каталог с описанием содержимого более чем девяноста с лишним коробок, хранящих наследие Меццофанти.

Полистав с минуту этот каталог, я пришел в ужас. Записи, сделанные легким гусиным пером, были богато украшены завитками и абсолютно мне непонятны. Я начал мысленно проклинать свою непредусмотрительность. Конечно, прежде чем отправляться в путь, мне следовало попрактиковаться в чтении письменных документов девятнадцатого века. Выходит, я только зря потратил время. Я изучил несколько страниц, но тщетно. Если там и содержалась нужная информация, мне не суждено было ее распознать. Прощайте, тайны Меццофанти.

Мои бесплодные усилия прервала Паула Фоски, которая водрузила на стол темного дерева еще один увесистый том и жестом предложила мне открыть его. Это была копия все той же инвентарной книги, но написанная современным, легко читаемым почерком. Я был так счастлив, что чуть было не встал перед библиотекарем на колени в знак благодарности.

Первым делом мне в глаза бросился многоязычный характер архива. Все девяносто коробок содержали документы, написанные на латинском, итальянском и других языках. Мое внимание сразу привлекли несколько первых же коробок, содержание которых было представлено в алфавитном порядке по наименованиям языков: английский, ангольский, армянский, бирманский, болонский, каталонский, китайский… Список оказался длинным. В итоге я насчитал пятьдесят шесть итальянских наименований языков. Это напоминало карту пустыни, такую же огромную и неприступную, как сама пустыня.

В каталоге содержалось очень подробное описание, вплоть до каждого отдельного элемента: личные письма, официальная переписка, официальные документы. Кое-что значилось в разделе «Разное». Я не знаю, кто и каким образом составлял данное описание, но он, несомненно, должен был быть полиглотом. Я испытывал чувство зависти к этому человеку, знакомому с содержанием каждого документа. Некоторые записи были достаточно подробными, и иногда в них цитировались первые строки описываемого документа – на итальянском, латинском, немецком, французском, английском, испанском, португальском, русском, китайском, арабском, армянском языках. Довольно часто в комментарии просто указывалось: «письмо на немецком языке» или «письмо на голландском языке». Иногда составитель каталога, видимо, оказывался в тупике или был слишком загружен другой работой, и тогда документ оставался вовсе без комментария.

Реликвии святого гиперполиглота Меццофанти. «Он реален, – думал я, перелистывая каталог, – он абсолютно реален». К концу дня голова моя кружилась от перегруженности фрагментами языков и алфавитов, но мне не терпелось продолжить расследование. Я искал, вглядываясь и вслушиваясь, полный надежды найти что-то значительное.

Мое второе утро в Болонье началось с того, что бармен взял с меня за завтрак два евро вместо пяти. Я заплатил запрошенную сумму, порадовавшись, что мое питание стало обходиться значительно дешевле. Когда я вошел в зал рукописей, библиотекари приветствовали меня улыбками. «Buongiorno», – сказали они, и в этом приветствии я услышал: «Добро пожаловать! Мы уверены, что сегодня вы будете читать по-итальянски совершенно свободно! Мы с радостью принесем вам коробки с документами, но, чур, не больше двух до обеда!»

Накануне мне удалось лишь просмотреть каталожные списки. Сегодня я планировал исследовать содержимое архивных коробок, которые были доставлены мне на тележке, одна за другой. Сделанные из картона, они, как старинные книги, были покрыты толстым слоем пыли. Сняв с них крышки, я тут же ощутил запах затхлости и убедился, что несколько десятилетий никто не интересовался их содержимым (скрупулезный библиотекарь жестами объяснила мне, что я должен добавить свою подпись к списку на листе, лежащем внутри коробки).

В первой папке, озаглавленной «Angolana», содержались четыре документа, обозначенные словом «versi». Один из этих документов оказался стихотворением о Вифлееме, еще одно стихотворение называлось «Три короля». Документы были датированы 1844, 1845, 1847 и 1848 годами. Между строками каждого стихотворения имелся латинский перевод. Являлся ли кардинал автором этих стихов? И если он знал ангольский, зачем ему потребовался еще и перевод на латынь? Так и не придя ни к какому выводу, я решил двигаться дальше.