подолок сахарный?

— На провокаторские запросы я не ответчик. Ну чего его лучше… Знай, баба, своё кривое веретено да пряди. У тебя ж семеро! Се-ме-ро-о по лавкам скачут! Вон с ними от души и ворочай до беспамятства! Где пошерстить там кого, где приголубить… Где пошить что, где постирать, где помыть…

— Единственно и свету, что дом — провальная яма эта! Я, Валер, с себя воз не спихиваю этот. Нет… А потом… Всё одно, ну раскинь мозгами… Все наши давнёхонько отпали от груди. От мальства. Большаки уже! Мишатка вон дажно маслится жениться, ёлки-коляски. Когда как не по нонешней поре и выбежать мне с тобой на равность?

— Не-е, девонька…

— Думаешь, как пронекал, так и кончен на том балок? Да на одно твое «не-е» я кладу два своих! В конце концов у нас равное правие!

— Хэх! Да ну с тобой вспотеешь до дыма!.. Ну где ты завидела то равное правие? Вот, в пример, наскоко я знаю, я мужик, а ты баба… Раз киваешь, иду дальше. Ну скажи на милость сама, каким макаром поставить нас на один полоз? Ты эвон со смехом полный надарила мне угол ребятишков…

— И то цена!

— А я, знаете-понимаете, тут Ноль Нолич Нолькин…

— Вот так фунт! Что ж, валенок ты худой, ветром их надуло с Кавказа?

— Ну-у… Ветер я сюда но путаю… Да пойди и дальшь такой глянец по части ребят, тебе и без того сколь почёта прибудет. А мне и пустого спасибочки за пазуху не положат. Но я не пообижусь. Даже не подумаю пустить обиду на душу, потому как всё путём. Каждому кулику — свою кочку. Такое монпансье и с трактором… Это тебе не фокус отбывать иль тазики пинать… Соображай же ты своей понималкой. В повтор захожу, трактор — сугубо мужская это линия. Мужска-а-я!

Хмыкнула я:

— Напрасно отсаживаешь…

Помолчала. Попросила с осторожностью:

— Держал бы язычок накороче… Лучше по-доброму ну чего не пойти в правление да не выхлопотать себе поручение? Возьмéшься учить, как работать на том тракторе. Как в холе держать. Не робь. Век не промучишься. Меня не тяжелей, что собаку натренировать…

Сполоснулся Валера мой до пояса.

Наладилась я вытирать со спины, что и раньше всякий раз делала, когда позывало подсластиться.

Видит такую мою заботу-ласку, говорит с усмешенькой:

— Не распускай, павушка, перья… Всё одно я твоему чоху не здравствую. Не суну свой единственный в наличности скворечник[8] в это рисковое ярмо.

— А как знаешь!

Хватила я его в досаде полотенцем по мослам. А обтирать не бросаю. Со злости до костей тру-терпужу.

— Только, — стращаю, — смотри. Доломаешься… Схлопочешь ещё от бабы шишку на горб. Вот сбегаю в правление к Петруне Золотых. Резоны твои отсталые кину ему в глаза. Попомни, пустоумник ты, ко́щее слово моё. Наведается он к те в загорбок. Покажет, как благое женино хотение в клещи брать!

Слушал мой да знай всё хорохорился. Всё скалился.

— Напугала! Не стало во мне и души! Да хоть к трём председателям иди…

— Ну и враг с тобой! Пойду!

Подмечаю, не в полной уверенности, надвое как-то заговорил:

— Ну и иди, иди… Что ещё?

— А то… Не красивит тебя бычиная упрямь. Ну как чёрт в ступе толкёт. Ничем его не усахарить… Не хошь своей волькой… В непременности вот пойду!

— Дорожка тебе мытым асфальтом!

Пошла раз.

Сдвига никакого.

Пошла два.

Копотуну моему на вид…

Ага, зачесал, где не чесалось…

Смерть до чего не хотел. А снял, а скинул-таки с себя пустую спесь. На попятки отступил.

В прицепщицы взял.

Как мой Валера ни мят крутыми долгими годами, всё одно не повыпустили годы из его рук силу. Не позасыпали пеплом жар в душе…

Только это в сев выедем красной зорькой за околицу, он тебе, ёлки-коляски, лабунится целоваться.

А я не будь простуха, проценты с такого дела стригу.

Заносит руку на плечо…

Я мигом эдак со смешком отшатнусь в бочок.

Глазами на руль:

— А дашь?

Кивает он:

— Дашь.

— Дашь на дашь пойдéть.

Поцелуемся…

В светлом довольстве отсаживается не на сам ли край тарелки-сиденья с дырочками, даваючи теперь на нём полный мне простор.

Теперь я веду наш «Универсал» до самого места.

Я при главном деле, и муженёк не без дела.

Покачивается под локотком у меня, на пташек вроде по сторонам поглядывает, горлопанистых петухов со всех трёх закраин знай в почтении слушает — у нас как раз сходятся воронежские, курские, белгородские земли, — а сам всё время сторожко держит в наблюдении мою ездку.

Как что не так я — сразу подсказки, советы…

С большой охоткой входит в бесконечные пояснения. Только кинь ему на наживу хоть малый какой вопросишко тракторный.

Свои пояснения наторелой трудила[9] прочно крепит поцелуями, отчего мне помилуй как ясно всё…

Приедешь в поле, власть снова меняется…

Сев.

Любо-дорого поглядеть, что за тракторист у меня Валера. Землюшку чует колёсами. Как голой ногой своей.

Работа у такого не плесневеет. Горит!

Бывало, обернётся. Я ему в отметку большой палец выставляю. А он вроде того и не в радости.

Остановит трактор, бежмя ко мне.

— Давай поруководи, — показывает на руль. — Передохни минутушку какую. А я на бойком на твоём местечке повоюю с мешками.

Неловкость заедала Валеру.

Всё не мог присмириться, как это — мужик сиди-прохлаждайся за рулём, а баба чувалы с семенником нянчи.

Подсяду я к рулю и только к вечеру уже, как ехать домой, вспомню, что менялись-то мы на минутку. В сев недосуг и носу утереть!

Ученица я выявилась не пустоколосая какая. Скоро взяла все «универсаловы» университеты.

Сдала всё комиссии ладком.

Время отсаживаться на свой трактор, а трактора нет как нет. Жди-пожди, Марьяна Михална. Да так не с год ли и работала с Валерой напару.

Я не выгораживала себе трактористова трона. Валера, жалеючи меня, сам в прицепщиках у меня бегал.

Наконец и мне дали «Универсал». Правда, старенький. Недели полторы Валера с ним возился.

— Ну, — говорит, — приготовьтесь, мамзель. Взавтре ваш самоличный выезд. К завтрему доведу. Друг за дружкой постреляем в поле. Как на майскую демонстрацию!

— А давай-но взавтре в обед не на стан — в загс прямо на тракторах!

— Ей-бо, — вздыхает, — ты у меня какая-то непонятная.

— А буду вся наружу, буду вся понятная… Тогда я уже не баба буду.

— Мда-а… Логика бабы — в отсутствии всякой логики.

— Ну, это как хошь считай… А загс что, отпихнем до лучших дней?

— Как так?.. Чем тебе