Я постаралась вложить в эти свои слова как можно больше глубокой уверенности. Однако он взглянул на меня несколько странно и проговорил:

– Может быть, и так. Но это, скажу прямо, для меня не столь уж большая новость.

Я подумала, что наглости ему не занимать. Лишь потому, что он настолько симпатичен и с таким холодным взглядом, полагает, будто женщины должны в него влюбляться. Я бы с удовольствием бросила ему в лицо, что Гальшка его ненавидит. Но следовало оставаться дипломатичной.

– Тем лучше, что вы об этом знаете, – сказала я. – И у меня насчет этого нет никаких сомнений. Я ее близкая подруга. Но, видите ли, есть некоторые подробности, которые отравляют ваши чувства. Признайтесь, что угроза постоянной опасности отнюдь не способствует счастью.

– И о какой опасности вы говорите? – спросил он почти иронично. – Я не слишком-то пуглив.

– Ах, дело вовсе не в вас. Дело в Гальшке. У вас… у вас есть ее письма. Я знаю, они представляют для вас ценное воспоминание с тех времен, когда зарождалось ваше чувство. Кто бы этого не понял? Я сама неохотно бы рассталась с такого рода посланиями. Неохотно рассталась бы с ними, даже когда чувство мое полностью угасло бы. Ведь это так мило: иметь запечатленное на бумаге доказательство чьей-то приязни, чьего-то любовного признания. Но, видите ли, как вам, несомненно, известно, Гальшка замужем. А потому мысль, что письма эти каким-то образом могут попасть в руки ее мужа, переполняет ее отчаянием. Нет, не прерывайте меня, прошу. Я, конечно же, знаю, что вы никогда ничего такого не сделаете, но ведь, боже мой, что, если кто-то выкрадет их у вас. Или вы можете их потерять. С вами может произойти несчастный случай. Это следует принимать во внимание. Тогда письма окажутся в руках людей чужих, а это способно разрушить жизнь женщины, которая вас любит.

Он улыбнулся и, закурив, уселся поудобнее в кресле. Я видела, что вся моя речь не произвела на него значительного впечатления. Неужели у него каменное сердце?

Он же совершенно спокойно спросил:

– Если я правильно понимаю, речь о том, чтобы я вернул Гальшке письма.

– Да, молю вас: не отказывайте! Понимаю, я не в том положении, чтобы взывать к особому вашему добросердечию. – Тут я состроила такое умильное лицо, на какое только оказалась способна, – если бы он того не почувствовал, был бы форменным чурбаном). – Однако – прошу вас исполнить мою просьбу.

Он взглянул на меня из-под прикрытых век и улыбнулся:

– Наоборот. Я нахожу ваше положение даже слишком уместным с определенной точки зрения. Только не возьму в толк, почему Гальшка обращается ко мне через вас. Но, по крайней мере, я не виню ее за это. Я очень рад, что сумел познакомиться с вами. Однако отчего же она сама не обратилась ко мне?

– Ах, вы себе не представляете, насколько она впечатлительна. Возможно, даже слегка истерична, – добавила я, подумав.

– О, только слегка?

– Ну да. Но вы должны понять, что в таких-то обстоятельствах непросто сохранять нервы спокойными.

– Боже милостивый, при каких же таких обстоятельствах?! – нахмурился он, словно теряя терпение.

– Ну, когда в любой миг тебе угрожает несчастье.

– Это весьма забавно, – сказал он. – Вы можете сообщить своей подруге, что я верну ей письма.

Я не верила собственным ушам, но уже в следующий миг мне пришло в голову, что тут какая-то хитрость: обещает, что отдаст, а едва Гальшка к нему обратится, наверняка ее высмеет.

– Нет, молю вас, – сказала я настойчиво. – Моя подруга просила меня, чтобы я сама забрала эти письма.

Он не ответил. Встал, подошел к бюро, некоторое время рылся между кипами бумаг. Когда повернулся ко мне, в руках его оказалась толстая пачка листов.

– Прошу, – сказал.

Я была почти ошеломлена. К тому же не могла понять, отчего посланий так много. Господин Тоннор с ироничной улыбкой добавил:

– Кроме того, я хотел бы, чтобы вы попросили свою подругу перестать писать мне эти письма. У меня куча дел и для такого рода литературы времени совершенно нет.

– Как это?

– А вы в них загляните. Там хватает всего, вплоть до описаний природы. Пани Гальшка зря вас ангажировала. Зачем она это сделала, я абсолютно не понимаю.

Я взяла письма в руки. Несомненно, почерк был Гальшки. Я чувствовала себя так, словно совершаю огромную глупость. Просто не могла найти слов. И пока стояла смущенная, господин этот, совершенно неожиданно и так, что я не успела даже отступить, взял меня за голову и поцеловал в губы.

– Как вы смеете?! – крикнула я, грозно глядя на него.

Вот ведь наглый тип. Не только не смутился, но и сказал с улыбкой:

– Прошу прощения. Это было с моей стороны злоупотреблением. Но я должен констатировать, что не могу заставить себя раскаиваться. Впрочем, это и ваша вина.

Я была искренне возмущена:

– Вы… Вы… Это неслыханно! Моя вина!

– Верно, – сказал он очень спокойно. – Не только вина, но и провокация. Подумайте сами. Под совершенно пустячным предлогом вы приходите к молодому мужчине, а сами вы к тому же очень симпатичны. Таких вещей нельзя делать безнаказанно.

Я почти онемела, а он продолжил:

– С моей стороны было бы абсолютно невежливо делать вид, будто я не понял ваших намерений. А если я за что и благодарен Гальшке, так за то, что она направила вас ко мне.

Я просто места себе не находила от возмущения. В первый момент хотела немедленно выйти, но не могла же я оставить этого человека в уверенности, будто его подозрения имеют под собой почву. Я, я! Мне что, нужно прибегать к таким методам, чтобы познакомиться с очередным мужчиной?

Автор дневника, полагаю, ошибается в оценке своих побуждений. Сознательным мотивом ее поступков, тем, что склонило ее к визиту к г-ну Тоннору, было желание спасти подругу. Однако в ее подсознании наверняка было и желание познакомиться с человеком – а точнее сказать, с мужчиной – того типа, что зовется «опасным мужчиной» или «небесной пташкой». Я нисколько не ставлю это в упрек пани Реновицкой и прошу ее не считать, будто данный комментарий ставит под сомнение ее слова. (Примеч. Т. Д.-М.)

Когда я заметила, что уверения мои не сумели его убедить, то решила как можно подробнее пересказать ему мой разговор с Гальшкой. Он выслушал меня с изрядным интересом и, кажется, в конце концов поверил. При этом много смеялся и уверял, что он уж точно не является неким таинственным и коварным сердцеедом, что Гальшку он не любит и не может понять причин всей этой интриги.

Он также попросил у меня прощения за свои подозрения и делал это так мило, что я постепенно перестала на него сердиться. Я узнала от него несколько фактов, которые помогли мне понять, что, скорее, именно Гальшка преследует его. (Кстати, Гальшка – отвратительная врунья. Допускаю, что она рассказала мне обо всем этом деле, только чтобы произвести на меня впечатление. А может, Павел просто-напросто устроил ей сцену ревности. Не понимаю, как можно интересоваться кем-то таким, как Павел. Но для нее и он слишком хорош.)