обидчивых и запальчивых, как малые дети, станичников до белого каления. И они, разгневанные его речами, вразнобой завопили:

— Круто, варнак, берешь — пупок сорвать можешь!

— Корпусом, господин хохол, в казаки не вышел.

— Морда не натуральна для тому подобного званья! Между тем появившиеся на площади с четвертью водки братья Кирька и Оська Карауловы подлили масла в огонь. Чувствуя, какой крутой оборот приняла словесная перепалка между Поединком и станичниками, эти любители праздничных потасовок, первые организаторы всех междоусобных драк и станичных мирских побоищ, начали уже на ходу засучивать рукава своих сатинетовых рубах. Не зная еще толком, чью принять сторону — одинокого ли Поединка или станичников, Кирька, вооружившись подвернувшейся под руку жердью, предложил деловым, мирским тоном:

— А ну, заведем, воспода станичники, драку. День сегодня праздничный. Водки у нас с избытком…

Однако станичники, увлеченные дележом водки, пропустили мимо ушей предложение Кирьки и на время забыли о Поединке.

А Кирька стоял с жердью в руках на крепостном валу, готовый в любую секунду ринуться в драку. Это был немолодой уже казак, лет под сорок, а может быть, даже и с гаком. Ростом был Кирька не меньше Поединка — без малого три аршина. На действительную службу он не ходил — донимала его смолоду грыжа. В нем поражала присущая ему и в стати и в облике странная несоразмерность. Так, руки у него казались не в меру короткими по сравнению с тощим и длинным телом. Не совсем правильно были приставлены и глаза его шалфейного цвета. К тому же был у Кирьки такой неожиданно звонкий, по-бабьи визгливый голос, что он ухитрялся перекрикивать на станичных сходках самых отпетых горлопанов. И даже в одежде у Кирьки все было не так, как у добрых людей: на одной ноге, скажем, пим, на другой — опорок. То у него, смотришь, штанина одна короче другой, то, глядишь, ворот у малиновой рубахи небесного цвета.

Кирька был жителем Соколинского края, полухозяином-полубатраком. Пил он мало, но, выпив, тотчас же впадал в тоску, становился неразговорчивым, мрачным. И пока народ, бывало, колготился вокруг дарового угощения, входил в хмель и шумел, Кирька сидел где-нибудь на отлете, погруженный в мрачные свои думы. Потом, когда хватившие лишку ермаковские горлопаны начинали мало-помалу пробу своих прочищенных водкой глоток, Кирька вдруг настораживался. У него начинали чесаться руки. И он, вскочив на ноги, вытянувшись во весь свой трехаршинный рост, кричал, как бы отдавая команду:

— Смирно, воспода станичники! Зря хайлать нечего. Спором дела все равно не решишь. Давайте лучше драться…

Так же вот случилось и теперь, в этот знойный воскресный день, когда станичники опоражнивали трехведерный бочонок водки, выторгованный у владельца мельницы за траву.

Впрочем, все, может быть, кончилось бы мирно, не подзуди захмелевших станичников Поединок.

— Лихо, вижу, пируете вы, господа станичники, за чужое добро!— крикнул казакам Денис Поединок.

— Это как так — за чужое?— прозвучал изумленный фальцет фон-барона.

— Очень просто. Траву-то вы продали Хлызову не свою, а киргизскую,— ответил ему Поединок.

— Што?! Што ты сказал, варнак?!— вырываясь вперед из толпы казаков, закричал не своим голосом на Поединка пышнобородый казак Соколинского края Егор Павлович Бушуев. Задыхаясь от хмеля и гнева, старик бросился было на спокойно стоявшего Поединка с кулаками. Но его удержал его сын Федор.

— Тихо, тятя. Не реви. Урочище-то ведь и в самом деле кыргыцкое.

Обернувшись к сыну, старик на мгновенье задержал на нем дикий от гнева взгляд и прикрикнул:

— Не твое дело. Молод ишо разбираться, чью траву пропиваем — нашу али кыргыцкую… Понял?

— Не дело затеяли вы во хмелю,— глухо проговорил Федор.

Ничего не ответив сыну, Егор Павлович, бросившись в объятья к фон-барону Пикушкину, слезно начал жаловаться:

— Видал, восподин фон-барон, чем меня мой молокосос начал корить? Слыхал, что он толкует? Урочище-то, говорит, кыргыцкое пропили… Хе!

— А мы пропивали и пропивать будем,— с философским спокойствием ответил ему на это фон-барон. И старики, неожиданно проникнувшись нежностью друг к другу, обнялись и довольно стройно запели:

В степи широкой под Икаиом Нас окружил кокандец злой. И трое суток с басурманом У нас кипел кровавый бой. Мы залегли. Свистали пули. А ядра рвали нас в куски.

Мы даже глазом не моргнули, Лежали храбры казаки.

Двое престарелых георгиевских кавалеров — дед Конотоп и дед Арефий, осоловев после перепавшей им чарки даровой водки, тоже прониклись друг к другу невысказанной любовью. Уютно примостившись на одном из крепостных холмов, деды мирно ворковали между собой, не обращая внимания на гомон и шум рядом. Один из кавалеров — Конотоп — недослышал. И дед Арефий кричал ему в самое ухо:

— Ты в Кокандском походе, братец, бывал?

— Чего это… А, бывал, бывал. Мы под Ферганой стена стеной стояли…

— Я про город Коканд говорю.

— Чего это?.. Ага, жаркое дело было, братец, когда мы Ферганскую крепость с покойным их высокопревосходительством енералом Скобелевым брали,— не обращая на речь собеседника никакого внимания, продолжал долбить свое Конотоп.— Вот был енерал, царство ему небесное! Его ни картечь, ни пуля не брала. Он на глазах у супостатов под пулями умывался…

— Это кто умывался! Скобелев-то?!— насмешливо крикнул ввязавшийся в мирную беседу двух кавалеров станичный десятник Буря.

— Так точно. Об их высокопревосходительстве речь ведем…— откликнулся по-военному кавалер Арефий.

— Знаем, знаем такого героя. Помним, как он во время японской войны в касторовы шаровары наклал,— сказал Буря.

— Цыц, варнак! Креста на тебе нет, покойного енерала марашь…— угрожающе потрясая старчески немощными кулаками, гневно прикрикнул на него дед Арефий.

А в это самое время толпа очумевших от хмеля и все возрастающего озлобления станичников Ермаковского края, замкнув в глухое кольцо стоявшего на крепостном валу Поединка, надрывалась от крика:

— А ну, повтори, сукин сын, што ты сказал?!

— Чью, говоришь, траву мы пропили?!

— Отвечай нам словесно…

— Отвечай, или дух из тебя вон на глазах у общества! Было ясно — у станичников зачесались руки. Водка была допита. Теперь оставалось одно — подраться.

Минутное замешательство. Нечленораздельные вопли. Свист. Улюлюканье. И поколебленные ряды ермаковцев ринулись наутек, ломая на бегу огородные колья. Толпа с ревом, со свистом и гиканьем катилась стремительным ураганом вдоль улицы. Преследуемые Денисом Поединком и Кирькой Карауловым, вооруженными жердями, ермаковцы, мгновенно трезвея, мчались сломя голову по станичной улице. Потеряв свой опорок, длинный, бледный, взлохмаченный и страшный в своей решимости, гнался Кирька за одностаничниками. А