— Помогите ей! — закричал Ванзаров.

— Каким образом?

— Укол сделайте! Хоть что-нибудь!

Крик — невозможный, невыносимый — клокотал в ее горле. От крика этого парализовывались мысли и воля.

Затонский достал из стеклянного шкафчика ампулу и шприц.

— Прикажете морфий?

— Что угодно!

— Под вашу личную ответственность, — сказал доктор и принялся набирать препарат в шприц. — Придержите ее…

Ванзаров не мог выбрать место, куда пристроить руку, пока не поймал девушку за плечо и прижал кое-как к кровати. Затонский скинул простыню. Ванзаров невольно зажмурился.

— Можете смотреть, — услышал он.

Укол был сделан, Затонский отошел в сторону.

Казалось, что морфий помог. Барышня затихла, лицо ее, измученное страданием, разгладилось. Ванзаров знал, что нельзя терять ни секунды, надо спрашивать, спрашивать, даже если не будет ответа. Но не мог заставить себя.

Все случилось слишком быстро. Барышня резко поднялась, ноги упали с кровати, она вздрогнула, как от озноба, и отчетливо проговорила:

— Три-четыре, три-четыре…

Глаза закатились, она рухнула на матрац. Затонский взял ее запястье, пощупал пульс и натянул простыню девушке на голову. Проверив по карманным часам время, он сделал пометку в записной книжке.

— В эпикризе отмечу, что причиной смерти пациентки стало ваше вмешательство, — сказал он. — Считайте, что сократили ее мучения введением морфия.

— Как вам будет угодно, — сказал Ванзаров. — Прошу покинуть палату.

— С какой стати?

— Проведение следственных действий сыскной полицией. До приезда криминалиста к телу никто не прикоснется. Извольте выйти.

Затонский изобразил брезгливую ухмылку, пожал плечами и направился к дверному проему.

— Полицейское хамство не поможет скрыть очевидный факт, — сказал он, обернувшись. — Своим приказанием вы добили несчастную. Желаю вам всего хорошего…

Крайне довольный собой, доктор удалился.

Ванзаров вышел следом, прикрыв дверь.

— Как там? — не без любопытства спросил Сыровяткин.

— У палаты поставить городового. Кроме меня и криминалиста, никого не пускать, — последовал приказ. — Ни главного врача, ни особенно этого господина.

— Будет исполнено.

— Вам известна жертва?

— Никак нет, никогда у нас в Павловске не видел.

— Кто первым принял ее здесь?

— Санитар Шадрин, — ответил Сыровяткин печально, словно лично был виновен в произошедшем. — Он и одежду взял на сохранение. Я проследил.

Ванзаров посмотрел на часы: Лебедев задерживается. Неужели на поезде поехал? И ведь сейчас нужен, как никогда.

— Снимите оцепление, — сказал Ванзаров.

Сыровяткин немного удивился.

— Как прикажете… Но разве…

— Чтобы не привлекать лишнее внимание. Вам нужны репортеры столичных газеток, Сыровяткин?

Только этой напасти полицмейстеру не хватало. Он побежал исполнять оба приказания.

Исполнять всегда легче, чем отдавать приказы.

Вскоре двор больницы ничем не выдавал, что внутри находится нечто, что могло вызвать нездоровый интерес газетчиков и прочих сплетников. Городовые были отпущены, главный врач Дубягский по причине бессознательного состояния отведен домой под руки, благо проживал через два квартала, а Затонский с чрезвычайно гордым видом заявил, что отправляется обедать и просит его в ближайшие полтора часа не беспокоить.

Только полицмейстер Сыровяткин, не находя себе дела, присел на лавке. Ему тоже хотелось обедать, но уйти никак было нельзя. Что, если важным лицам понадобится его помощь? Кстати, одно из лиц, господин в черном, куда-то подевалось. О нем полицмейстер беспокоился меньше всего.

Ванзаров предложил свидетелю отойти подальше от любопытных ушей, к дровяному сараю. Шадрин последовал безропотно. Двигался он как-то робко, горбился, словно боялся собственного роста, руки его были изрядно пожжены йодом, карболкой и прочими препаратами, а халат весьма нечист. Но это явно не беспокоило руководство санитара, имеющего, как выяснилось, чрезвычайно философский склад характера.

— Разговор наш неофициальный, — сказал Ванзаров, устраиваясь на подсохших бревнах. — Можете ничего не скрывать и никого не выгораживать.

— Да что уж тут, — ответил санитар. — Что скрывать?

— Просто расскажите подробно, что было ночью…

Рассказ санитара был краток. Шадрин мирно дремал в своей каморке. Около десяти вечера, а может, позже его разбудили громкие крики. Звали на помощь. Он выскочил, как мог быстро, и увидел странную картину: один городовой держал под руки господина Антонова, который еле переставлял ноги, а другой вел барышню в черной накидке. Вел и старался не касаться ее.

— Барышня сама шла? — спросил Ванзаров.

— Не то чтобы шла, подпрыгивала на одной ножке, — ответил Шадрин.

— Что вы подумали, когда ее увидели?

— Пьяная, вероятнее всего. Хотя странно, откуда пьяной взяться. Трактиры рано закрываются, барышни туда не ходят.

— Она вам знакома?

— Нет, никогда ранее не видел.

— Чудесно. Что же дальше?

…А дальше городовой потребовал от Шадрина немедленно привести в чувство господина Антонова. Он сбегал за нашатырем, дал понюхать и посадил на лавку. Пришел черед барышни. Тут городовые дружно отступили в сторону. Шадрин подошел к ней и спросил, что случилось. Барышня не отвечала, улыбалась и все прыгала. Накидка распахнулась, и Шадрин увидел…

— Вам доводилось встречать такие ранения?

— У нас в больнице такого не видывали, — развел руками Шадрин. — Не знаю, где могут быть примеры…

— Что вы предприняли?

— Права не имею заниматься лечением. Побежал за доктором Дубягским, вытащил его из постели полусонного, упросил одеться. А он как увидел…

— Не бойтесь, говорите, — подбодрил Ванзаров.

— Мне бояться нечего. Схватился за голову, говорит: «Это мне возмездие за грехи мои» — и пошел в провизорскую. Я замешкался, а когда заглянул, он уже банку Spiritus прикончил.

— Да, это заметно, — кивнул Ванзаров. — А что же барышня?

— Стояла себе, пританцовывая, — ответил Шадрин. — Городовые от нее держались подальше. Пришлось мне бежать за доктором Затонским. Он у нас за главного.

— Это логично. Что же Затонский, исполнил долг врача?

— Осмотрел ее, сделал заключение: помочь невозможно, барышня вот-вот умрет. И сел на лавку.