— Как же ты без чадры, Бэлла? — удивилась я, зная, что дед Магомет строго придерживается обычаев горцев.

— Тсс! — лукаво погрозила она пальцем и покосилась на отца, дружески обнимающегося с подоспевшим папой. — Чадра под бешметом… Здесь урусы, а ваши женщины не прячутся под чадрою… Я в гостях у урусов.

— Молодец Бэлла! Ай да дикая козочка, — рассмеялся мой отец и повел дорогих гостей к дому.

— А у нас новость, — шепотом сообщала я моему другу. — Приехала чужая бабушка… такая важная и сердитая… А с нею брат… двоюродный… Такой кудрявый… вот увидишь, и злющий, как голодный волчонок.

— Голодный волчонок! — подхватила Бэлла и громко, раскатисто рассмеялась.

На крыльце нежданных гостей встретила бабушка со своим неизменным Юлико.

— Здравствуй, Хаджи-Магомет, добро пожаловать, — насколько могла любезнее, приветствовала она деда, своего давнишнего врага.

— Здравствуй, княгиня, — сурово, без улыбки ответил старик, не любивший ее за ее чрезвычайную кичливость.

— Здравствуй, госпожа! — прозвучал звонко голосок Бэллы, и смеющееся, полное своеобразной прелести личике предстало перед старухой.

— Эта хорошенькая девушка — твоя дочь ага-Магомет? — обратилась бабушка к гостю.

Тот молча кивнул головою.

— Ты счастлив должен быть, ага, имея такую прекрасную дочь!.. — желая довершить любезность, продолжала бабушка.

— Будь благословенна Аллахом, госпожа, за твою доброту, — сурово произнес старик и остановил ласковый и грустный взгляд на дочери.

«Верно, он вспомнил деду», — подумала я и не ошиблась.

— У меня была и другая дочь, такая же прекрасная и добрая, но волею Аллаха она в раю… — тихо произнес он.

Всем стало грустно… Всем вспомнилась моя милая, незабвенная красавица-мать.

— А вот это внук мой, княжич Юлико, — не без тайной гордости произнесла бабушка, выдвигая вперед своего любимца.

И вдруг веселое личико моей молоденькой тетки сморщилось от спеха, и задрожали, и запрыгали на ее груди звонкие золотые монисты и ожерелья.

Она без церемонии трогала пальцами бархатный костюмчик моего кузена, его отложной воротничок, его длинные, как у девочки, кудри и хохотала до упаду.

— Косы девушки… шальвары мальчика… ай да джигит! — кричала она, не стесняясь, между бешеными приступами хохота.

Мы с отцом не могли не улыбнуться, смотря на эту веселую и живую дикарку.

— Перестань, Бэлла! — строго прикрикнул дед, видя, что старая княгиня начинает краснеть от приступа досады и сам виновник этого смеха не знает, куда деться от смущения.

Смех прекратился, но Бэлла долго не могла успокоиться. Много позднее, с возрастающим хохотом, говорила мне:

— Я думала, это кукла… а он живой, настоящий… Джигитом будет.

И мы обе, и тетка и племянница, полные веселья и жизненного задора, умирали со смеху.

— Знаешь, зачем я приехала? джанночка, светик мой! — говорила мне она, увлекая меня на наше любимое место — под ветви густолиственной чинары, и быстро продолжала, не дожидаясь моего ответа: — Ведь Бэлла, не простая Бэлла, Бэлла счастливая… под хорошей звездой родилась… Бэлла замуж идет за узденя… за богатого… всего много будет… и табун будет… и стадо будет… и золото… все!

— Бэллочка! — воскликнула я в ужасе, — ты замуж! Да ведь ты маленькая!

— Маленькая!.. — засмеялась она неудержимым смехом. — Так что ж? Мне лет много… Еще весна… и еще весна… и еще… три весны и еще… и Бэлла-старуха… и никто не женится на Бэлле… даже самый старый пастух…

— Да как же, Бэллочка, я-то? — чуть не с плачем вырвалось у меня.

— У-у, глупая джанночка! Ты моя подруга будешь, самая близкая… Сестра будешь… На свадьбе моей лезгинку плясать будешь. У-у, красавица моя, лань быстроглазая! душечка!

И она опять целовала меня крепко и восторгалась мною с живостью и горячностью ее азиатской натуры.

Мне ужасно странным казалось, что крошка-Бэлла, семнадцатилетняя девушка, подруга моих детских игр, сорванец и веселая шалунья, выходит замуж. Я боялась лишиться моей бойкой черноглазой подруги, но желание присутствовать на ее свадьбе, плясать удалую лезгинку, которую я исполняла в совершенстве, а главное — возможность уехать на несколько дней в горы, где я не была ни разу со дня смерти деды и где меня видели в последний раз маленьким шестилетним ребенком — вот что меня обрадовало! И, не отдавая себе отчета в том — будет ли или не будет счастлива Бэлла, захваченная мыслью о предстоящих мне удовольствиях, я запрыгала и закружилась, хлопая в ладоши, вокруг моей хорошенькой приятельницы.

— Ай, Бэлла, ты княгиня будешь… настоящая княгиня! Ваше сиятельство…

И мы снова обнимались и хохотали, приводя бабушку в негодование нашими дикими проявлениями восторга.

— А когда же мы поедем? — приставала я к отцу за обедом, лукаво переглядываясь с сидящей против меня Бэллой.

— Завтра я отпущу вас с Юлико… Дедушка Магомет, — обратился отец к своему тестю, — ты возьмешь с собою маленького княжича?

— В доме старого Магомета рады гостям! — ласково ответил мой дед. — А разве княгиня побрезгует моим гостеприимством?

Но бабушка с любезной благодарностью отклонила предложение.

— Стара я уже для таких поездок, — сказала она, — а Юлико пусть едет, — добавила она милостиво. — Только я не отпущу его без старой Анны. А ты, Георгий, не поедешь в горы?.. — обратилась она к отцу.

Но у отца были постоянные занятия. Войска перебирались в лагерь, и он не мог отлучиться надолго от своего полка.

— Я пришлю тебе мой подарок, Бэлла, — ласково обратился отец к затуманившейся на минуту свояченице.

Они были большими друзьями, и молодой горянке очень хотелось видеть его на своей свадьбе.

Напоминание о подарке, однако, живо прогнало печаль с ее милого личика, и она уже громко смеялась и, хлопая в ладоши, рассказывала, какая она будет знатная, богатая узденьша.

— Барбалэ, на заре мы уезжаем… Прощай! — кричала я, с шумом распахивая дверь каморки Барбалэ, — уезжаем все, деда, Бэлла, Анна, я и Юлико.

— Анна? и она уезжает? — встрепенулась моя старушка.

— И Анна! и Анна! Ты можешь одна подавать на стол твоему князю, печь лобии[19]и мариновать персики. Анна уезжает, радуйся, моя Барбалэ!

И возвестив любимой служанке столь радостную для нее весть, я уже мчалась дальше по следам Бэллы, крича во все горло: «Завтра на заре мы уезжаем».

— Михако, миленький, ты хорошенечко присматривай за Шалым, — упрашивала я нашего денщика. — Пожалуйста, Михако.

— Будьте покойны, княжна, — успокаивал он меня, гладя лоснящуюся спину моего вороного.