все время, пока длилась болезнь Селадона, почти не отлучалась от его постели, а когда все же вынуждена была покидать его для отдыха, либо для другого занятия, она чаще всего оставляла там Леониду, коей поручила не упускать ни единого случая убеждать Селадона в своем добром расположении к нему, думая, что подобным способом она в конце концов внушит ему надежду на то, что запрещает ему его положение. И, конечно, Леонида отнюдь не обманывала Галатею: ибо, если она и хотела, чтобы был вознагражден Линдамор, все ее продвижение при дворе зависело от Галатеи, и она вовсе не имела намерения ей перечить. Однако Амур, привычно забавляющийся предосторожностями влюбленных и находящий удовольствие в расстройстве их намерений, посредством бесед Леониды с Селадоном сделал ее более благосклонной к тому, с кем она говорила, чем к тому, кто был занят ратными делами. Ибо постоянное созерцание сего Пастуха, у коего не было недостатка в тех качествах, что внушают любовь, заставило ее узнать, что красота имеет столь много тайных сношений с нашей душою, что нельзя позволять ей свободно проявлять свое могущество, не подвергаясь опасности стать ее жертвой.

Пастух заметил случившееся довольно скоро, однако чувство, питаемое им к Астрее, хоть и столь безжалостно униженное, не желало, дабы он терпеливо сносил растущее к нему расположение. Сие стало поводом к его решению оставить Галатею, едва он почувствует себя хоть немного лучше; но лишь завел он с нею о том разговор, она воскликнула:

— Как, Селадон, неужто обращение мое с Вами столь худо, что Вы желаете покинуть мой дом еще до выздоровления?

Когда же он отвечал, что решил так, дабы не причинять неудобства, да и по своим делам, ибо должен он вернуться в свою хижину, успокоить родных и друзей тем, что он жив-здоров, она прервала его, произнеся:

— Нет, Селадон, и не думайте, что стесняете меня, лишь бы только Вам было здесь удобно. Касательно же Ваших дел и друзей, сдается мне, что это я и мое общество столь не по нраву Вам, что, не в силах выносить его далее, хотите Вы отсюда удалиться. Думаю, что самое первое Ваше дело — выполнить Ваш долг по отношению ко мне, и сие слишком большая неблагодарность, ежели Вы откажете мне уделить несколько мгновений жизни, каковую Вы всю от меня получили. И потом отныне не следует обращать Ваш взор на столь низкий предмет, как прежняя Ваша жизнь: оставьте Ваши хижины, Ваши стада тем, у кого нет Ваших достоинств, и возвысьте отныне Ваш взор до меня — персоны, которая может и хочет служить Вам, ежели только Ваши поступки не отнимут у меня сей охоты.

Хотя Пастух притворился, что не понял сих речей, легко проникнув в их смысл, стал он с той поры, елико возможно, избегать разговоров с Галатеей наедине. Однако неудобство положения, в каковое он попал, было столь велико, что, теряя всякое терпение, однажды, когда Леонида услыхала его вздох и спросила о причине, — ибо был он в таком месте, где желали лишь его удовольствия, — он отвечал ей:

— Прекрасная Нимфа, осмелюсь сказать, что среди несчастнейших существ суровее всех обходится фортуна со мною, ибо те, кто испытывает горести, по крайности, имеют позволение жаловаться на них и имеют то утешение, что их жалеют. Я же не осмеливаюсь выказать себя, и горе мое появляется в маске, во всем ему противоположной; и потому вызываю я не жалость, а скорее проклятие, как человек мало разумный. Ах, кабы знали Вы и Галатея, какую горечь пью я в сем месте, воистину счастливом для всякого другого, кроме меня, я убедился бы, что Вы имеете жалость к моей участи.

— Что же требуется, — спросила Леонида, — чтоб утешить Вас?

— Нынче, — отвечал он ей, — нужно мне лишь позволение покинуть этот дом.

— Желаете ли Вы, — сказала Нимфа, — чтобы я поговорила на сей предмет с Галатеей?

— Заклинаю Вас о том, — воскликнул он, — всем тем, что Вы более всего любите.

— Стало быть, Вами, — молвила Нимфа, краснея.

И не обернув головы к Пастуху, она вышла из комнаты, дабы направиться туда, где находилась Галатея. Она нашла ее совсем одну в саду; Нимфа уже начала подозревать, что и со стороны Леониды возникла Любовь к Селадону, ибо представлялось ей, что та ни в чем не преуспела, выполняя данное ей поручение, хоть и не отходила от Пастуха весь день; к тому же ведая, каким оружием разит красота Пастуха, она справедливо рассудила, что он мог ранить не одну, а обеих одновременно. Однако же будучи вынуждена пользоваться услугами Леониды, Галатея как могла притворялась и сохраняла внешне то же отношение к Нимфе, что и прежде. Увидя, что Леонида приближается, она пошла к ней навстречу, дабы справиться о здоровье Пастуха; узнав, что он чувствует себя так же, как и тогда, когда она оставила его, Галатея вновь принялась прогуливаться и, сделав в молчании несколько шагов, обернулась к Нимфе и сказала:

— Скажите же мне, Леонида, был ли когда-либо мужчина, несноснее Селадона, ибо ни мои поступки, ни Ваши уверения не могут внушить ему чувства признательности, каковое он должен испытывать ко мне?

— Что до меня, — отвечала Леонида, — я бы упрекнула его скорее в недостатке ума и в малом мужестве, нежели в отсутствии признательности: ибо я убеждена, что он не в силах понять, какова цель Ваших действий, а ежели он и понял мои слова, то не осмеливается метить столь высоко. И, хоть любя его, Вы своими совершенствами и милостями можете возвысить его до себя, груз его малых заслуг и происхождения опускает его на землю, в чем нет ничего диковинного: ибо из яблони произрастают яблоки, из дуба — желуди, и каждая вещь произведена в соответствии с природою. Так на что же Вы можете уповать, что может произвести отвага деревенщины, как не намерения души грубой и низменной?

— Я твердо знаю, — ответила Галатея, что громадное различие нашего положения внушает ему чрезмерное почтение, однако же поверить не могу, будто, отдавая себе отчет в подобном различии, он не в состоянии задаться вопросом, по какой же причине я обращаюсь с ним с такою нежностию; разве что любовь к этой Астрее не захватила до такой степени, что он не в силах от нее освободиться.

— Уверяю Вас, Госпожа, — возразила Леонида, — что не почтение,