И вот потащились в утренних сумерках, и хлад, и роса, поплелись с сознанием того, что обратно-то топать еще столько же, и наконец Лысая гора, макушка. Стоят, веет упругий свежий ветер, все как ведьмы трепаные, глазки красные, морды зеленые, цвет лиц как у ящериц! (Кроме тюрбанчика, который вежливо и благосклонно ждет восхода солнца).

О, вскоре показался краешек розовый, переливается, дрожит, небо пламенеет, ура! Постепенно всползает светило, выпрастывая ослепительные плечи, поднялось с долины моря раскаленной массой, занимает дальнюю долю пейзажа, о счастье.

Слезы восторга кипят в груди, верная, стеснительная новая подруга переживает рядом, а две старые подруги заняты собой, ну и ладно. Господи, господи, Боже!

Спускаются, летят по растоптанной лесной дороге в прохладе, пока еще не жарко, летят вниз к завтраку, к купанию, занять лежаки в тени, и там поспят. Счастье.

Позже она пыталась рассказать мужу и детям, как было этой ночью, но они не слушали. Дети вообще отравились чем-то на дне рождения, не пошли на завтрак, а бессонная Вера, взбудораженная, энергичная, героическая, оставила их всех и помчалась в столовую, чтобы принести еду. Принесла, но ни дети, ни муж есть не стали, вскипятила им чай.

Муж, наоборот, заварил кофе, выпил, посмотрел на жену и вдруг ясно сказал: «Ты такая здоровая, тобой об дорогу бить».

— Да, об дорогу, — согласилась она и ушла на пляж, где ей кроткая и стеснительная Валя заняла два лежака.

Разумеется, дети приползли в самую жару, сонно трепыхались, пошли плавать (пришлось их контролировать на берегу незаметно). Явился муж, бросил вещи у семейного лежака и тут же очутился под соседним навесом в своем кругу мужиков, а Мирбала и его гарем вообще расползлись по домам спать.

Но счастье, пережитое ночью на рассвете, преодоленные трудности и награда в виде солнца (она на него вдруг посмотрела и подумала: здравствуй, я видела тебя встающим!), сделали свое дело, весь день Вера была довольна и не слишком влезала в проблемы семьи. Пусть все идет как оно идет. Она даже как-то обобщила эти трудности, свалила в одну кучу, пусть там они кипят внутри, а сама, свободная, вечером, в сопровождении Вали, опять очутилась на веранде у подруги, там присутствовал этот муж подруги-халды Сережа, Мирбала в сопровождении тюрбанчика, тот друг Сережи опять с дочкой, он и был на восхождении с ней, а теперь сидит и с красавицей женой, и еще одна подруга с мужем, а Вера была с Валей.

К Вале бабы тут почему-то относились с каким-то устоявшимся пренебрежением, она легко с этим соглашалась, примащивалась с краешку, тянула вино из стаканчика как приживалка.

Вера чувствовала себя нормально, преувеличенно хорошо обращалась с Валей, эти подруги были ее подруги, еще с прошлых отпусков. Вера хотела их всех как бы примирить, ее не оставляло радостное настроение.

Муж их всех справедливо не любил с предыдущих времен и никогда не оставался в этой компании. Явно скучал.

С семьей Вера встретилась дома, когда дети без душа уже залегли спать. Как мамы нет, они в душ не ходят (проверила — ножищи немытые, простыни все в песке)

Она счастливо и беззаботно устраивалась на ночь и легко без обычного чтения и борьбы с комарами заснула.

Что же, дети выросли (10 и 13 — взрослые девки), муж тоже вырос, вскормлен до самостоятельности, до академика почти, все идет как по маслу, впереди одни радости — и тут муж заявляет, что приедет к ним Маня. Племянница. Дочь его сестры. Да. Девке некуда податься, ушла с работы, там к ней пристает эта мразь, требует сожительства, ее завкафедрой, не подписал ей отпуск, требуя постели, и она ушла вообще, потеряла работу.

Приехала Маня, жить ее поселили неподалеку, сняли хорошую комнату, хотя и без душа и уборная там общая, будет ходить к нам. Маня, бледная, очкастая, заторможенная дева, вылитая собственная мать, приняла все эти условия жизни вполне естественно, в их квартире поселилась законно, от еды брезгливо отворачивалась, плавала, тоже брезгливо и кратко, зато обгорела сразу.

Вера ее мазала, ее веснушчатую, анемичную кожу, слабые мышцы спины, длиннющие ноги, пылающие в аду, температура была за сорок. Муж уступил Мане свою кровать, сам лег на полу, сторожил, давал питье, Вера бегала за лекарствами, приводила врача, бестолково носила еду, к которой Маня не прикасалась.

Наконец, было разрешено больную помыть, и Вера должна была проследить, чтобы Маня не шлепнулась от слабости (муж нервничал снаружи).

Вера пустила душ и встала к зеркалу помазать лицо кремом, Маня вяло раздевалась за спиной, копошилась, пошла под душ — Вера обернулась посмотреть как дела и надо ли помочь. И тут ей открылось видение — стояло прекрасное молодое тело под струями воды, груди как белые лилии на красноватом, уже золотистом худом теле, здоровая шерсть лона, чудная линия спины, как греческая амфора, да. Пришлось это спину потереть губкой. Вера слегка вздохнула над собой, над своим сорокалетним телом. Да! Этой было двадцать три.

Тем не менее срок пребывания заканчивался, а у Мани возникло осложнение, бронхопневмония. Везти ее в таком состоянии было опасно, и муж остался с ней на юге. А Вера уехала, золотистая, здоровая (об дорогу бить) с двумя коричневыми, здоровыми, красивыми девочками. Они вернулись в пустую московскую квартиру, затем вышли на широкую дорогу странствий, на торный путь страданий и позора, поскольку муж и Маня вернулись с юга не одни, а в ожидании своего нового ребенка.

О ужас. Маня тут же все сказала матери.

Там, с той стороны, сестра мужа в горе и бешенстве, тут, дома, муж воспаленный, недочеловек, разъяренный, больной, страстно говорящий по телефону.

Ушел. Снял квартиру, туда же совлек и Маню, затем стал требовать развода, размена.

Все это текло как половодье, неся щепки и клочья вещей и людей. Затем растоптанная семейка Веры оказалась в небольшом помещении, по комнате у каждого, таково было неожиданное требование детей. Комнаты пенальчиками, как шкафы, но каждый за дверью, и краток был тот миг, когда Вера, загорелая после отпуска как персик, вышла на работу и услышала комплименты — и когда она ждала мужа в своей одинокой постели, и когда она ездила в метро при полном свете люстр, и все видели ее, яркую, красивую. И мужчины, идя за ней в толпе, как-то оберегали ее, подхватывали в районе талии, подсаживали, Вера злилась все эти две недели после отпуска и говорила на работе: буквально проходу не дают!

То есть молодость как бы вернулась, и возвратилось все что ее сопровождает — взгляды, пристальные, липучие, вопросы тоже липкие и т. д.

А Вера, не откликаясь, все ждала мужа, поддерживая в себе эту красоту, не сдавалась.

А потом через две недели вот они и вернулись, муж и Маня.

Затем по прошествии времени уже рос сын этой парочки, вполне нормальный мальчик от двоюродных папы и мамы, отделенный от всех родных проклятием племени, ни бабушек, ни дедушек, поскольку бабушкой являлась родная сестра отца ребенка, то есть тетя своего внука. Фантастика!