Джесси Беринг – доцент экспериментальной психологии Университета Арканзаса. Его исследования посвящены связи между эмпирической когнитивистикой и классическими темами экзистенциальной философии.

В 1936 году, вскоре после начала гражданской войны в Испании, Мигель де Унамуно, автор классического произведения экзистенциализма «О трагическом чувстве жизни», в одиночестве умер от сердечного приступа в своем кабинете. Ему было 72 года.

Унамуно нельзя назвать религиозным сентименталистом. Ректор и профессор греческого языка, античной литературы и философии Саламанкского университета, он был сторонником идей рационализма и даже считался народным героем, поскольку открыто выступал против фашистского режима генерала Франциско Франко. Но он находился под властью духовного бремени, тревожившего его почти всю жизнь. Это была проблема смерти. Точнее, его волновали собственная смерть и мысль о том, на что «похоже» быть мертвым: «Попытка постичь это вызывает мучительное головокружение», – писал он.

Я называю эту дилемму парадоксом Унамуно, так как считаю, что эта проблема универсальна. Проще говоря, материалистический взгляд, в соответствии с которым сознание исчезает в момент смерти, противоречит неспособности человека моделировать психологическое состояние смерти. Материалистическая позиция подразумевает, что, будучи мертвыми, мы не можем испытывать душевных переживаний, но эту теоретическую предпосылку может подтвердить только адекватное научное знание (т. е. доказательства того, что прекращение функционирования мозга приводит к прекращению психической деятельности). Утверждать, что переживание психологических состояний возможно и после смерти, и даже допускать такую возможность – значит принимать радикальную форму дуализма души и тела.

Но подумайте, насколько нелеп такой дуализм: смерть рассматривается как переходное состояние, отделяющее тело от вечной души, а душа считается воплощением сознательной личности усопшего. Именно душа вдыхала жизнь в ныне инертное физическое тело. Этот дуалистический взгляд основан на том, что личность сначала находится в теле, мотивируя все его действия, а потом, в какой-то момент после смерти, его покидает. Но чем же, в таком случае, занимается мозг, если умственная активность существует независимо от него? Ведь, как сказал Джон Дьюи, разум – это не существительное, а глагол.

Но подобный дуализм весьма популярен. Только в Соединенных Штатах 95 % населения верит в жизнь после смерти. Как же могут все эти люди ошибаться? Очень легко, если предположить, что все мы действуем на основании одного и того же ошибочного «психологического устройства». Ведь очень соблазнительно считать, как делал Фрейд, что в основе этого убеждения лежит просто желание человека жить вечно. Но это убеждение неверно, хотя существуют неопровержимые свидетельства того, что именно эмоциональные факторы заставляют нас верить в жизнь после смерти. Независимо от причин отклонения или принятия идеи нематериальной души, способной пережить физическую смерть, мы вообще не смогли бы сформировать какого-либо мнения о том, способны ли представители нашего вида разграничить не поддающийся наблюдению разум и наблюдаемое тело.

Но здесь есть одно затруднение. Материалистическая версия смерти ужасно скучна и безрадостна. Эпистемологическая проблема знания о том, на что «похоже» быть мертвым, никогда не будет разрешена. Тем не менее, я думаю, Унамуно гордился бы попытками современных ученых раскрыть механику этого парадокса. Например, в своем недавнем исследовании я получил интересные данные. Мы просили взрослых испытуемых представить психологические возможности человека, только что погибшего в автокатастрофе. И даже те, кто позже назвал себя «экстинктивистами» (те, кто согласен с утверждением «То, что мы называем душой, или сознательной личностью, навсегда исчезает после смерти»), сказали, что этот мертвый человек знает, что он мертв (конечно, это значит, что сознание сохраняется и после смерти). Ответ одного юного экстинктивиста оказался весьма забавным: «Да, он знает – потому что я не верю в жизнь после смерти. Его не существует. И теперь он это понял». Он изо всех сил старается оставаться материалистом, но эта позиция – чистый дуализм.

Как я объясняю эти результаты? Подобно попыткам реконструировать состояние сознания во время сна без сновидений – состояние полного отсутствия сознания, – они демонстрируют огромные, если вообще преодолимые когнитивные ограничения. Полагаться на стратегии моделирования, чтобы получить информацию о состояниях сознания мертвого человека, по сути означает «поставить себя на его место». А это невозможно. Несколько десятилетий назад специалист по психологии развития Джеральд Кучер провел исследование о том, как понимают смерть дети. Участвовавшие в исследовании дети, размышляя о том, на что похоже быть мертвым, «говорили о сне, чувстве "покоя" или просто о "состоянии сильного головокружения"». Недавно мы с коллегой Дэвидом Бьорклундом наблюдали, что маленькие дети чаще приписывают мертвым те или иные состояния сознания, чем дети постарше. А это в точности противоположно тому, что мы обнаружили бы, если бы отношение к смерти было основано исключительно на культурном учении.

Мне кажется, совершенно неверно думать, что человеческий разум бессмертен. Возможно, дальнейшее накопление научных фактов лишит эту идею популярности. Но, как обнаружил Унамуно, даже наука не в состоянии ответить на главный вопрос. Но поймите меня правильно. Как и Унамуно, я не верю в жизнь после смерти. Недавние открытия побуждают меня думать, что эта когнитивная иллюзия создана нашей психикой специально для того, чтобы мы смогли размышлять о разуме, который невозможно наблюдать. Душа – исключительно человеческое свойство. Если бы в процессе эволюции у нас не возникла способность рассуждать о разуме, души никогда бы и не было. Но в данном случае мы не найдем эмпирических доказательств. Это невозможно. Как бы там ни было, мы говорим о смерти.

Иэн Макьюэн – британский писатель, автор таких книг, как «Невыносимая любовь», «Амстердам», «Искупление» и «Суббота»[7].

Я верю, но не могу доказать, что ни одна часть моего сознания не переживет моей смерти. Я не говорю о том, что буду жить, пусть и недолго, в памяти других людей, или что какие-то аспекты моего сознания оставят след в моих книгах, в дереве, которое я посадил, или во вмятинах на моей старой машине. Подозреваю, что многие участники проекта Edge согласятся с этой идеей: она истинна, но не так уж важна. Однако вера в жизнь после смерти делит мир на два непримиримых лагеря. И те, кто верит, будто жизнь после смерти, в каком-то другом мире, будет лучше и важнее, чем жизнь на Земле, нанесли очень много вреда человечеству и человеческой способности мыслить. Но наша жизнь на Земле так коротка, а сознание – случайный подарок слепого случая. И поэтому наше существование в этом мире – большая ценность. И мы несем огромную ответственность за то, каким оно будет.