«…Прошлая его деятельность оставалась фактически не известной не только народным массам, но и партии. Никто не знал, что говорил и делал Сталин до 17–го и даже до 23―24–го годов… Зиновьев относился к Сталину осторожно–покровительственно. Каменев ― слегка иронически»,

― утверждал Лев Давидович.

«Вождем уездного масштаба»

считал генсека Лев Борисович Каменев.

«Ничего,

― снисходительно кивал Николай Бухарин, ―

нам нужны такие, а если он невежественен и малокультурен»,

то

«мы ему поможем».

Они, пробившие Сталина на пост Генерального секретаря и яростно противодействовавшие ленинской рекомендации подобрать более терпимого товарища, собирались использовать его, «фигуру второго или третьего плана», в качестве союзника в борьбе с несомненным «принцем» Троцким.

А Коба ― истинный конспиратор, подпольщик–практик ― разводил этих пламенных трибунов, как мальчишек. Он уже сосредоточил в своих руках необъятную власть, а они этого не поняли и предостережениям не вняли. Он переставлял кадры, те самые, которые, как известно, решают все, а они витийствовали на заседаниях и красовались в президиумах, рассчитывая, что «шашлычник» выполнит черную работу для них. Они верили в силу великих идей и своего раздутого авторитета. Сталин же понял силу бюрократического аппарата, позволявшего законно, демократично, путем хорошо подготовленного голосования (этой методикой виртуозно владел Ленин, а Иосиф Виссарионович умел учиться) принимать нужные решения, превращавшиеся в силу партийной дисциплины в нерушимый закон. Когда вожди «планетарного масштаба» осознали свою ошибку, оказалось поздно.

Но сначала «правящая тройка» ― Зиновьев, Каменев, Сталин ― в полном согласии делала одно общее дело: вышибала из седла Льва Троцкого. Ничего личного, исключительно ради единства партии. Способ избрали самый простой. Все теоретические воззрения, идеи, высказывания «демона революции» объявили «троцкизмом», все, что бы он ни предлагал, ― антипартийной крамолой, всех его сторонников ― «троцкистами». Само собой, троцкизм находился в «непримиримом противоречии» с ленинизмом, являлся «уклоном в сторону».

Правда, если внимательно перечитать «три особенности троцкизма», то самая главная ересь Троцкого ― претензии на первенство, «недоверие к лидерам большевизма, попытка к их развенчанию», в остальном никакой разницы.

В организованной против него кампании Троцкий проигрывал по очкам. Идеологу перманентной революции была скучна аппаратная возня. Неинтересно ему было что–то там строить в отдельно взятой стране, хотелось великих свершений, грандиозных трагических ролей на исторической сцене. Он жил прошлым. Его идейные соратники точно так же были не приспособлены к мирной жизни, испытывали отвращение к каждодневной систематической работе. Один из таких жаловался на жизнь:

«.. вместо того, чтобы подготовлять тайную революционную борьбу, я оказался занят подготовкой консульской карьеры… Вместо того, чтобы быть агитатором или организатором восстания, я буду чиновником».

Вот в чем трагедия фанатиков «мирового пожара». А ведь совсем недавно они знавали другие, славные времена. К примеру, в 1919 году собирался на войну за счастье германского пролетариата большевистский эмиссар Я.С. Рейх:

«Инструкции Ленина были кратки: «Возьмите побольше денег, присылайте отчеты и, если можно, газеты, а вообще делайте, что покажет обстановка».

Затем ленинский банкир Ганецкий

«выдал 1 миллион рублей в валюте ― немецкой и шведской и повел меня в кладовую секретной партийной кассы… Повсюду лежали золото и драгоценности: драгоценные камни, вынутые из оправы, лежали кучками на полках, кто–то явно пытался сортировать и бросил. Ганецкий обвел фонарем вокруг и, улыбаясь, говорит «выбирайте!»… Наложил полный чемодан камнями, ― золото не брал: громоздко. Никакой расписки на камни у меня не спрашивали, ― на валюту, конечно, расписку я выдал»

(впрочем, и выдаваемую под расписки валюту «товарищ Томас» воровал миллионами).

Ныне, вместо того чтобы заниматься подрывной деятельностью, вести массы за собой, глаголом жечь сердца людей, свергать угнетателей, рушить троны, экспроприировать чужую собственность, не думая о хлебе насущном, когорте романтиков революции предлагалось буднично ходить на службу и отрабатывать жалованье. Неудивительно, что возврат к нормальной жизнедеятельности, заботы об интересах одного лишь СССР, когда кругом по–прежнему правят буржуи, представлялся им реакцией, термидором (человеком подобного склада был Эрнесто Че Гевара, заскучавший на освобожденной от диктатуры Батисты Кубе, бросивший все свои министерские портфели и сложивший голову в борьбе с империализмом в джунглях Боливии).

Кроме того,

«во всякой политической борьбе большого масштаба можно, в конце концов, открыть вопрос о бифштексе. Перспективе «перманентной революции» бюрократия противопоставляла перспективу личного благополучия».

Так за это же и боролись, за лучшую жизнь. Для этого и брали власть. Революция победила, пришла пора делить материальные блага.

Степень доступа к ним зависела от занимаемой должности, места в партийной иерархии, успешности карьеры. При этом власть на местах от чрезвычайных органов военного времени переходила в руки первых партсекретарей. А их назначением ведал товарищ Сталин. Он стал их вождем, кропотливо, с помощью ближайших сотрудников В.М. Молотова и Л.М. Кагановича, выстраивая свою пирамиду власти, тщательно подбирая и расставляя лично преданных ему людей, не претендующих на политическое лидерство. Функционеров. Номенклатуру. Им, как и основной массе большевиков, было глубоко плевать на угнетенных всех без исключения стран.

Преданных Сталину людей оказалось немало.

«Но это была преданность особого рода,

― обличал Троцкий. ―

Не преданность учеников к учителю, который обогатил их мысли, а преданность людей, которых вождь вывел из ничтожества и которым он помогает обеспечить привилегированное положение».

То ли взаправду Лева был такой наивный, то ли прикидывался. К троцкистам примкнули те, кому не хватило бифштекса: обиженные «герои» Гражданской войны, оттесненные от штурвала комиссары волостных совнаркомов, председатели бутафорских республик, ревкомов, чрезвычаек, прочие «красные диктаторы», вкусившие «радости» под хруст «ломаемых жизней и костей». Обиженные борцы, в награду за «свою беззаветную преданность» получившие Дырку от бублика, требовали продолжения революции, обвиняя партийную верхушку в перерождении.

Троцкий пытался выступить под флагом борца за внутрипартийную демократию, против запрета на фракционную борьбу мнений. Он утверждал, что фракционность неизбежно связана с жизнью и развитием партии. Его били резолюцией X съезда, обвинениями в бонапартизме, решениями пленумов, где решающие голоса принадлежали расставленным Сталиным и Молотовым кадрам. Да и сам «железный нарком» в ризах демократа выглядел неестественно. Он прекрасно понимал и сам это проповедовал: Марксов социализм есть тоталитарная система, партийная бюрократия является ее главной опорой, а мифическая «пролетарская диктатура» ― лозунгом, позволяющим оправдать любезные сердцу марксистов не стесненные никакими законами насилие и террор.