Однако Косолапый, как его называли — да простит нам читатель, что это прозвище появляется порой из-под нашего пера, — быстро уловил своим удивительным нюхом, что Ален с его легкомысленным нравом, с его скверным воспитанием и, как следствие, с его беспорядочным поведением может помочь ему, ростовщику, воплотить свое заветное желание в жизнь.

Несмотря на то что два столь разных человека вряд ли были способны проникнуться друг к другу приязнью, ростовщик действовал так искусно, что вскоре снискал расположение молодого бездельника.

Тома старался вызвать приятеля на откровенность и, проведав о том, что тому нужны деньги, забыл ради него о своей извечной подозрительности и скаредности: одному лишь Алену он стал выдавать беспроцентные кредиты, не требуя от него взамен векселей; как следует подцепив жертву на крючок, ростовщик постепенно умерил свою щедрость и, в конце концов, когда юнец в очередной раз стал настойчиво просить деньги, заявил, что его касса пуста.

Тем не менее Косолапый раздобыл для приятеля необходимую сумму, но, по его словам, сам был вынужден ее одолжить; кабальные условия мнимого кредитора вскоре начали с избытком окупать бескорыстие, которое первоначально разыгрывал Тома Ланго.

Кончики пальцев Алена Монпле оказались зажатыми в вальцы.

Вступив однажды на путь безрассудного мотовства и кабальных займов, Ален Монпле уже не мог остановиться.

Когда у него появлялась очередная из беспрестанно возникающих потребностей, он обращался к Тома Ланго.

Просьбы такого рода возобновлялись так часто, что в один прекрасный день, то ли действительно исчерпав все средства, то ли руководствуясь расчетом, ростовщик как бы между прочим намекнул клиенту, что тот напрасно не требует от Жана Монпле своей доли материнского наследства.

И тут Ален вздрогнул, как будто его укусила гадюка.

Молодой человек ненадолго задумался, а затем ответил, что его мать, будучи простой крестьянкой, не принесла своему мужу никакого дохода и потому было бы нечестно с его стороны требовать от отца раздела имущества.

Как ростовщик ни прельщал должника более чем кругленькой суммой, которая должна была ему достаться после дележа, как ни старался внушить ему желание увидеть Париж и отведать имеющихся там бесчисленных развлечений, доступных бравому парню с туго набитым кошельком, Ален продолжал отвечать отказом на эти блестящие предложения.

Дело в том, что наш герой, несмотря на все свое легкомыслие, в сущности, был неплохим парнем. Он любил отца и не мог умышленно, не будучи в угаре какого-нибудь страстного чувства, причинить ему столь большое горе.

Однако вопреки воле Алена обстоятельства заставили его катиться вниз по наклонной плоскости, на которую его толкал Ланго.

Как-то раз к Жану Монпле явился еще один кредитор и стал грубо требовать от фермера денег, пригрозив ему судебным уведомлением, наложением ареста на имущество и его продажей, а тот рассмеялся в лицо просителю, заявив, что его сын Ален — оборванец без гроша за душой, ради которого он не даст обобрать себя догола; будущий владелец Хрюшатника, случайно услышав эти слова, был жестоко уязвлен; как только кредитор удалился, он, в свою очередь, вошел к Жану Монпле и прямо сказал, что он, Ален, не настолько беден, как хотел его представить отец, раз у него еще осталось материнское наследство, о котором ему никогда не говорили.

Услышав столь неожиданное требование, в котором сквозили одновременно укор и угроза, и без того распаленный Жан Монпле окончательно рассвирепел.

Ален, возможно и не лишенный чувства сыновней любви, но не умевший его выразить, ответил на приступ отцовского гнева неуместной грубостью, и старый земледелец, выведенный из себя такой неблагодарностью, проклял сына и выгнал его из дома.

И тогда Ален Монпле отправился к Тома Ланго, чтобы поведать ему о своих невзгодах.

Он застал ростовщика в состоянии крайней досады.

Косолапый не сумел как следует припрятать свое богатство, и его блеск просочился сквозь щербатые стены и закопченные окна его жилища.

Поскольку оконные стекла и стены проявили неспособность сохранить тайну, на скупца посыпались просьбы его бедных родственников.

До сих пор Ланго доблестно противостоял домогательствам подлинной нужды, вполне оправданным в глазах общества, но вовсе неоправданным в его более проницательных и более придирчивых глазах, однако неожиданно муж одной из его племянниц, местный бедный рыбак, погиб во время шторма, оставив жену вдовой без всяких средств и с семи-восьмилетним ребенком на руках. Мэр Мези, тронутый этим страшным горем, самолично явился в лавку Ланго и призвал его во имя родственных уз и христианского милосердия сделать что-нибудь для несчастной Жанны Мари (так звали вдову).

Бакалейщик, рассчитывавший в это время занять какое-нибудь место в здешнем муниципалитете, не посмел отказаться как ему этого ни хотелось, но постарался, чтобы милосердие оказалось для него как можно менее убыточным.

До сих пор Ланго один управлялся со своим небольшим хозяйством и многочисленными торговыми хлопотами, и можно было лишь гадать, как ему это удавалось, ведь он не умел ни читать, ни писать, и знал только, как поставить свою подпись.

Так, к примеру, обладая удивительной памятью. Тома Ланго производил все вычисления в уме.

Впрочем, он никогда не отпускал жителям Мези повседневные товары в кредит, и поэтому ему не нужны были приходно-расходные книги, а векселя и заемные письма подписывали те, кто их составлял.

И все же, как нетрудно понять, по мере того как дела ростовщика шли в гору, все эти расчеты становились страшной головоломкой.

К тому же Тома Ланго старел; он чувствовал, что ему требуется помощь по домашнему хозяйству, и, когда мэр обратился к скупцу с просьбой, тот уже почти решился позволить себе роскошь завести служанку.

Итак, бакалейщик торжественно объявил представителю власти, что приютит у себя племянницу Жанну Мари с ее осиротевшим ребенком.

То были два лишних едока; правда, им не надо было платить жалованье, но этот довод, исходящий из-под нашего пера, был, вероятно, плохо осознан ростовщиком: он, несомненно, считал сделку не особенно выгодной, ибо, как уже было сказано, пребывал в скверном расположении духа, когда Ален Монпле отворил дверь его магазина.

Лавка бакалейщика была убогой: справа от входа размещался прилавок, за ним — камин, который не топили ни зимой ни летом; в глубине, скрытая полутьмой, стояла кровать, а остальное пространство вдоль стен занимали полки и ящики, снабженные ярлыками.

В этом заведении и обретался Тома Ланго. округляясь, как гриб, и словно покрываясь плесенью.

Впрочем, клиент Ален принес Ланго добрую весть: он сообщил, что поссорился с отцом.

Этого было достаточно, чтобы скверное настроение ростовщика полностью развеялось.