Егору захотелось что-то сделать… Ударить Ольгу по лицу, например. Больно ударить, до крови. Затем выйти на улицу, вернуться к блокпосту и выпустить кишки кайману. Своему сорок седьмому кайману… Под всеми камерами и всеми стволами, и будь что будет.

Он сдержался.

Он знал, что когда-нибудь так и случится… Знал, что от той жизни, что он ведет последние четыре года, рано или поздно слетит с резьбы. Пока резьба держала… Пока… Но только что в ней стало на один виток меньше.

Ольга вернулась к насущному:

— Так вот, комната теперь свободная… А чужих не хочу пускать. Мужик въедет — будет моему собутыльник… Баба и того хуже, я на сутки уйду, так работать ведь не смогу, изведусь вся, мой-то кобель еще тот, от Машки отгонять устала… Снимешь, Гаричек? За такие же деньги?

— Я подумаю, хорошо? Финансы прикину.

Придется снять… Новые жильцы здесь и Егору не нужны, хоть и по другим причинам.

— Вот и ладушки… Нет, погоди, еще не все… Хочешь меня трахнуть?

Он подумал, что ослышался… Тем же тоном Ольга предлагала отведать картошки.

Ее полные ноги раздвинулись, потянув в стороны полы халатика. Трусики Ольга не носила. Либо сняла их во время своей недолгой отлучки.

Позже, анализируя случившееся, Егор понял: Ольга использовала единственный шанс. Никакие намеки-заигрывания не сработали бы. Но она шандарахнула своим предложением, как обухом по лбу, не дала опомниться… А чуть позже в дело вступила физиология. Механизмы возбуждения, рассудку слабо подвластные. И сработало то, что уже четыре месяца у Егора не было женщины.

— Не думай, я без претензий… — говорила Ольга. — Мне много не надо, махонький кусочек своего, бабьего… Мой-то хоть похотливый, да все яйца пропил, трезвый не может начать, а пьяный — кончить…

Она говорила быстро, горячо, так и продолжая сидеть на столе. Склонилась вперед, нащупывая молнию на джинсах Егора, халатик совсем распахнулся, открыв грудь. С такими бюстами фемуськи собирали бы стадионы-стотысячники, мелькнула у Егора несвоевременная мысль…

Он взял Ольгу, не сходя с места. Стоя рядом с кухонным столом, обтянутым дурацкой оранжевой клеенкой. Ольга постанывала, стол покачивался, накрытая крышкой сковородка ползла к его краю вместе с подставкой. Ползла, ползла, — но все же не свалилась. Все закончилось быстро. Четырехмесячное воздержание долгому сексу не способствует.

Ольга, впрочем, казалась довольной.

— Ну ты и засандалил… Какой крест у тебя смешной, не видала таких…

— Не надо трогать, пожалуйста, — попросил Егор, застегивая рубаху.

— Верящий? Ну и ладно… Пойду, подмоюсь.

Она подобрала свалившийся шлепанец, двинулась в сторону санузла. По дороге отодвинула нависшую над краем стола сковородку, приподняла крышку…

— А потом картошечки рубанем, с колбаской да с баклажанчиками, да и по сто граммов не грех… Ладушки?

Егор не ответил. Он боролся с накатившим рвотным позывом.

У самой двери Ольга обернулась, хихикнула.

— А вот скажи: чувствуется, что я двоих рожала? Ну… там вот… натурально, чувствуется?

Егор — сквозь рвотный позыв — выдавил отрицательное междометие. Не соврал, кстати. Для дважды рожавшей женщины — и для обитательницы банки — Ольга сохранила отличную форму. Хотя едва ли в здешней женской консультации практикуют процедуры для поддержания вагинального тонуса.

— Хи-хи, а ведь сработало! Петровна научила, у нас в овощном которая… Берешь, значит, баклажан, недоспевший, крепенький, дырочку в нем проковыряешь, шнурочек продернешь… И натурально сзади вставляешь… ну, ты понял…

Она махнула рукой, снова хихикнула, исчезла за дверью. Там зажурчала вода.

Егор сблевал прямо в кухонную раковину — в старую, металлическую, с обколотой эмалью.

— Притормози у Купчино, — попросил Кружилин. — Выйду.

— На метро, что ли, собрался? — удивился Проничев.

— Машина у меня здесь… Утром в пробке застрял, я ж говорил…

— А-а… Я уж и забыл, столько всего накрутилось… Где высадить-то?

— Поближе к Дунайскому, можно за светофором, можно перед ним… Слушай, Сергеич, что за проект «Русский дом», про который бандерлог толковал? Слышал когда-нибудь?

— Не-а… Да что с нее возьмешь, с мартышки сбрендившей… Вылазь скорей, сейчас зеленый зажжется.

«Скаут» стоял там же, на газоне, под запрещающим знаком.

А рядом — кайман, на груди буквы ДПС и личный номер. Неподвижно стоял, застыл, как статуя, — изображающая генно-модифицированного крокодила, но в то же символизирующая триумф человеческого разума и торжество научного прогресса.

Ни людей-патрульных, ни дэпээсной машины не видно. Подходил Кружилин с тяжелым предчувствием. И оно не замедлило оправдаться.

После проверки документов динамик каймана забубнил, перечисляя нарушенные пункты правил. Из прорези мини-принтера поползла квитанция на штраф. Видеорегистратор прилежно фиксировал недовольную кружилинскую физиономию.

И все. Делай что хочешь: кивай на номера Управления, рассказывай о пробке и срочном задании, — ничто не поможет. Не положено стоять здесь на газоне никому, хоть лимузину с президентскими номерами. Нет такого пункта в правилах.

Полюбовно тоже не договориться… Как тут дать на лапу, если на ней вместо нормальных пальцев когти, купюру удержать решительно не способные? Да и не взял бы кайман, даже имей нормальные грабки. Нет такого пункта в правилах.

И делай что хочешь — штраф придется платить.

Хотя нет, не совсем все… И не совсем что хочешь. Материться не рекомендуется — рептилия живенько распечатает еще одну квитанцию. И резких движений лучше не совершать. Поначалу, как только появились на дорогах чешуйчатые патрульные, случались инциденты. Поднимали пьяные недоумки на кайманов руку… На этом их водительская карьера обычно заканчивалась, права одноруким инвалидам не положены…

В общем, Кружилин взял квитанцию. И стал дожидаться, пока кайман уйдет. А тот не уходил. Вновь обернулся статуей торжества прогресса и разума. Наверняка аппаратура чешуйчатого уже зафиксировала коньячные пары… Теперь бестия дожидалась нового нарушения.

Кончилось тем, что в Управление Кружилин поехал на такси. «Скаут» остался, где был. Дважды за одно нарушение не штрафуют.

Но все закономерно, чего еще ждать от дня, начавшегося с удара кокосом по голове?

Оказалось, что ждать еще можно самых поганых неожиданностей. Глашатаем первой из них выступил Толик Спицын. Встретил на лестнице, когда Кружилин поднимался к себе на этаж, ухватил за рукав, отвел в сторонку, подальше от ближайшей камеры. Но микрофоны здесь стояли чувствительные, и Кружилин скорее прочитал по губам, чем расслышал: