Весело поблескивая глазами, Жизель обрисовала свой замысел: она, Джеффри и еще двое хороших ребят из ее ячейки, их она уже уговорила, подложат под рельсы динамит и направят народу Франции символическое послание о том, что Сопротивление не желает больше мириться с доставкой лучшей французской сельскохозяйственной продукции в «Отель дю Парк» и иные кормушки правящих коллаборационистов. Жизель была – почти во всем – той женщиной, какую Джеффри всегда мечтал встретить. Следующие несколько недель они до поздних ночных часов засиживались над железнодорожными картами, и голову Джеффри все пуще кружила изобретательность Жизель и присущее ей чувство абсурдного. И в один пьянящий миг, когда она ненадолго перевела дух, Джеффри поцеловал ее в полные и молчаливые губы и получил горячий поцелуй в ответ. Вновь обретя серьезность, они сошлись на том, что поступили pas professionnel, но зареклись от подобного непрофессионализма не насовсем – а, скажем, до того, как отправят поезд под откос.

Они выбрали участок пути, максимально удаленный от какого бы то ни было города или деревни, – чтобы немцам не было на кого обрушить свои карательные меры, – и прибыли туда на велосипедах за два дня до намеченного взрыва. Расторопному школьнику по имени Гуго удалось отыскать перелаз через живые изгороди и рвы, а затем провести обоих по сырой водоотводной трубе к ограждавшей железную дорогу высокой насыпи. Оба соскользнули по ней к путям, и Джеффри со спокойной настойчивостью заявил, что недельная подготовка, которую он прошел в здании школы под Брокенхерстом, позволяет ему заложить заряды в одиночку. Впрочем, уступив просьбам Жизели, он позволил девушке прилепить к рельсе одну упаковку пластиковой взрывчатки. Джеффри рассказал девушке, как холостяк-связной «Дантиста» однажды оголодал до того, что съел немного такой взрывчатки и сказал, что на вкус она вполне ничего – вроде неострого швейцарского сыра. А Жизель, в глазах которой загорелся азарт соперничества, поведала о своем отце, выпившем пол-литра машинного масла и поклявшемся, что теперь даже после войны к жиденькому оливковому не вернется.

Заминировав пути, они забрались, волоча за собой запальный шнур, на насыпь и стали ждать поезда. Взрыв получился вполне удовлетворительный, состав взлетел на воздух, хотя Джеффри и Жизель немного расстроились, обнаружив, что вез он лишь небольшое количество живого скота да полученные при его участии продукты – ветчину и сыр. Если какая-либо вооруженная охрана у поезда и имелась, все ее солдаты, по-видимому, погибли при взрыве, так что оба диверсанта получили возможность набрать немного съедобных сувениров; оставшийся невредимым машинист сочувствовал Сопротивлению и потому поздравил их с хорошей работой и указал вагоны с лучшей едой. Когда в окрестных полях засветились фары немецких бронемашин и мотоциклов, оба подрывника были уже далеко.

Вернувшись во Францию после недолгого отдыха в Лондоне, Джеффри возглавил в Лоте ячейку «Галантерейщик» и поселился в заброшенном овине, из которого открывался вид на долину Дордони. Питаясь грецкими орехами, фруктами из ближнего сада и овечьим сыром от пасшейся на соседних холмах отары, он временами с трудом вспоминал, зачем тут находится. И только с началом холодов сказал своему радисту и связному, что у него есть в Мон-де-Марсане важное дело, и отправился на поиски людей из «Барристера». И без большого труда отыскал крупного мужчину, который выдавал себя за бельгийского разнорабочего.

– Господи, но в бельгийцы-то тебя почему определили? – спросил Джеффри.

– Наверное, подбирали под мой выговор, – ответил Трембат. – Тут все на меня сверху вниз смотрят. Парадокс, зато удобно.

Трембат занимал комнату над кафе в небольшом городке; он достал из буфета бутылку дешевого вина, наполнил два стакана.

– Скука тут, – пожаловался он. – Ничего у нас не происходит. Ждем, ждем. И так одиноко. Только с радистом иногда и вижусь, да и тот живет в нескольких милях отсюда, в заброшенном помещичьем доме. Целыми днями играет на рояле в пустой гостиной.

– А ты бы поработал с «Галантерейщиком», – предложил Джеффри. – У нас большие планы. Мы ожидаем, что весной союзники высадятся на юге, и придумываем, как помешать немецким подкреплениям добраться до побережья.

Трембат провел большой ладонью по волосам, ото лба к затылку, спокойное лицо его расплылось в широкой улыбке.

– Ладно, Тальбот. Я не прочь.

– Ехать нам придется порознь. Я не могу позволить себе появиться на людях в обществе бельгийского разнорабочего. Деревню нашу знаешь? Послезавтра в полночь встретимся на перекрестке. Как у тебя с деньгами? Я из Лондона целую кучу привез.

Две ночи спустя они сидели у разведенного ими в овине костерка, ели хлеб с овечьим сыром, пили красное вино, которое Джеффри купил в Грама. Он получил сообщение от Гуго, расторопного школьника: Жизель надо срочно увидеться с ним в условленном месте между Брив-ле-Гайаром и Юсселем.

– Жизель, – сказал Джеффри. – Вечно ей неймется.

– Знаю.

– Все лучше, чем твой одинокий пианист. Вот тебе и война, которой ты так жаждал. Сопротивление с большой буквы «С».

Назавтра они сели на велосипеды и отправились в путь – сначала Джеффри, за ним, выждав час, Трембат. Встреча была назначена в уединенном фермерском доме, который Жизель избрала в качестве штаб-квартиры для следующей операции; дом этот стоял в самом конце длинной узкой дороги. Из него хорошо просматривались окрестности.

Джеффри подъехал к вечеру, стоя на педалях (велосипед немилосердно подскакивал на каждой рытвине) и исполненный воодушевления.

Он чувствовал, что в его жизни вот-вот произойдет решительный поворот. Почему именно здесь, удивлялся Джеффри, – на старой ферме, которая видела, как приходили и уходили целые поколения, да, наверное, успеет увидеть, как и он сойдет в могилу? А с другой стороны, почему бы и нет? Для чего еще существуют дома, как не для того, чтобы нести безмолвный дозор?

Спешившись, он покатил велосипед по двору, мимо смрадной навозной кучи. У дверей его облаял цепной пес. На стук никто не ответил, поэтому Джеффри вошел в дом и двинулся по сумрачному коридору; какое-то животное, лошадь, а может, корова, топталось в пристройке. Наконец коридор привел его в гостиную с тлеющей в очаге большой колодой. В кованых подсвечниках на стенах горели свечи.

– Жизель?

На старой кушетке у очага что-то зашуршало: Жизель вскочила на ноги и повернулась к нему. До сих пор он видел ее только в брюках или рабочих комбинезонах, а теперь – платье, чулки, лента в волосах.

Она перешла комнату, обняла Джеффри, прижала к себе.

– Ah bonsoir, mon brave, mon Anglais. Que je suis heureuse de te revoir!

– Moi aussi.

– J’ai prepare un diner un petit peu special.

– Il y a un autre qui arrive dans quelques instants. Unami. «Minuscule»[13].