Максимиана – а их достаточно как среди римских языческих историографов, так и среди христиан – не отрицают выдающихся способностей диоклетианова августа-соправителя на военном поприще.

Все же из-за неглубокого ума и едва ли не полного отсутствия образования правильнее было бы говорить о хваткости и напористости Максимиана, нежели о полководческом искусстве. Он не отличался разнообразием в стратегии и тактике, не пытался постигнуть психологию противника. Все это ему заменял звериный инстинкт опасности и свирепая воля натиска, с которым он проламывал ряды вражеских армий. Его жестокости и мстительности, злопамятности и скорости на расправы легионеры боялись куда больше чем противника.

Огромный, чудовищно сильный физически и превосходно владеющий оружием, с устрашающим видом Максимиан на поле боя, не мудрствуя лукаво, сам бросался на врага во главе передовых когорт, определяя направление главного удара. На полях сражений он был исключительно решителен, столь же отважен и упорен. Но именно этих качеств ему не хватало, когда он возвращался к мирной жизни. Война, которую вел Максимиан, неизменно сопровождалась избыточным количеством жертв, но он относился к этому с каким-то языческим восторгом. Человек редкой жестокости, он буквально вдохновлялся видом смерти.

Нельзя не отметить также и крайнюю подозрительность Максимиана и его готовность к массовым репрессиям. Естественно, что воюя с варварами, Максимиан заранее считал всех, кто переселился с восточных берегов Рейна на римскую территорию, пособниками германцев. То, что франки в значительной степени стали христианами, превращало подозрения Максимиана в уверенность. Если Констанций Хлор в своих действиях опирался как раз на франков-христиан, то Максимиан по одному только подозрению устраивал репрессии именно (и прежде всего) среди них.

Здесь необходимо объясниться. Плебей по происхождению, Максимиан в прежние годы, по-видимому, много натерпелся от молодых аристократов, которые благодаря своему происхождению и обширным связям легко обходили его в карьере. Он ненавидел их и одновременно мучительно завидовал. То, что он оказался дружен с изощренно умным и ловким Диоклетианом; то, что он стал послушным и точным исполнителем планов своего старшего друга; то, что он сохранил ему верность на всех этапах жизни, вознесли Максимиана на политический Олимп. Пурпур власти дорогой ценой достался Максимиану, который своей кровью и потом пропитал все ступеньки, ведущие наверх. Время не утихомирило нрав Максимиана, не притупило его ненависти и зависти. Он был августом, т. е. императором Запада, но римская аристократия все же не приняла его в свой круг.

Отчужденности Максимиана способствовало и то, что значительная часть римской аристократии и интеллектуалов относилась к уже весьма многочисленному числу христиан. Едва ли не все епископы, входившие в римскую юрисдикцию, принадлежали к тому или иному древнему римскому роду, к Юлиям, Главрам, Клавдиям, Помпилиям, Корнелиям, Антонинам и прочим. Властные и суровые, они обладали той мерой влияния и неустрашимостью, какие Максимиан в принципе не мог понять.

Чувствуя себя чужим в этом мире гордых людей, вчерашний плебей окружал себя неслыханной роскошью, упивался страхом, который парализовал его приближенных и одновременно панически боялся аристократических заговоров, а, соответственно, подозревал в заговорах и христиан. С каким наслаждением он утопил бы неприступную волю этих людей в крови, репрессиями смел бы их в небытие и, таким образом, навсегда избавился бы от собственных страхов и комплексов неполноценности! Но старший из августов, «божественный Диоклетиан», очень дорожил миром в центре империи и лояльностью знати, а потому те, кого так люто ненавидел Максимиан, были неприкасаемы.

Но то, что нельзя было (пока!) к югу от Альп, можно было к северу от них – война списывала многое. И Максимиан удовлетворял свою лютую ненависть в репрессиях. Именно с этой войной связан и сюжет, изложенный в христианском памятнике V века, составленном епископом Эвагрием Лионским[10] и известным в истории как «Страсти акавенских мучеников».

В них рассказывается о том, как Максимиан решил истребить христиан, но легионеры из «Фиванского легиона», которым отдали этот злодейский приказ, отказались повиноваться и были убиты сами. События проходили в верховьях Роны[11] в городке Октодур, основанном Сервием Гальбой, одним из военных легатов Юлия Цезаря. Будто бы восстали багауды, населявшие этот живописный край близ важнейшего стратегического перевала Сен-Бернар (кстати, жесткость реакции Максимиана более чем вероятно связана именно с этим обстоятельством). Багауды были христианами, но ничего против империи не имели – возмущение их имело причиной невыполнение договоров местными латифундистами[12].

Командующий легионом Мавриций вместе с двумя своими помощниками (очевидно, военными трибунами) Кандидом и Экзюперием передал Максимиану категорический отказ легионеров устраивать резню. Они передали августу послание легиона: «Император, мы – твои солдаты, но также и солдаты истинного Бога. Мы несем тебе военную службу и повиновение, но мы не можем отказаться от Того, Кто наш Создатель и Властитель, даже при том, что ты отвергаешь Его. Во всем, что не противоречит Его закону, мы с величайшей охотой повинуемся тебе, как мы это делали до настоящего времени. Мы с готовностью выступаем против врагов…, но не можем обагрить наши руки кровью невинных людей. Мы дали присягу Богу прежде, нежели тебе…».

Альберт Дюрер. Фиванский легион

Послание довольно пространное и, скорее всего, оно отражает сохранившееся к V веку в предании. Но в этой литературной импровизации лионский епископ весьма точно передал суть конфликта: христиане не могут убивать христиан и не могут исполнять заведомо неправедный приказ. Для них приказ императора – не высшая инстанция, если он противоречит вере.

Озверевший Максимиан поступил привычно для себя: он дал волю гневу и решил сломить волю легионеров-христиан, подвергнув легион децимации, т. е. казни каждого десятого. Это не возымело ожидаемого действия и децимация была проведена вторично. В конечном счете легион был уничтожен полностью. Ситуация, заметим, была необычной – легион не поднял восстания и не нарушил присягу верности императору, но и не изменил своему исповеданию. Произошло это 22 сентября 298 года.

Мартиньи – современное название Октодур

История – так, как она изложена в источнике, – имеет ряд несообразностей, которыми искусно пользуются сегодня те, для кого истовость христианской веры и готовность к мученичеству является не более чем «глупостью» и «религиозным экстремизмом». Современные либералы утверждают, что никакого «Фиванского легиона» не было. Что вообще не могло быть легиона на западе из восточной части империи хотя бы потому, что август Запада ими не распоряжался. Что не может идти речь о сорока тысячах мучеников, поскольку в легионе никогда такого количества людей не состояло. Что в принципе не могла проходить децимация, поскольку в последний раз к ней прибегали еще во времена Нерона, точнее – в 68 году.