Лизхен и Ленни усаживаются недалеко от эстрады. Лизхен, откинувшись на спинку стула, лениво закуривает.

Ленни возбуждена. Она вскакивает, подбегает к эстраде, рассматривает балерин. Вертит по сторонам головой в своем нелепом шлеме, помахивает алым пером и случайно сталкивается взглядом с высоким молодым человеком лет двадцати пяти с буйной черной шевелюрой. Проходя мимо Ленни, он замечает ее шлем и бросает взгляд на сандалеты.

— А еще платформу можно сделать надувной — будете прыгать по улице, как заяц, — говорит он. — И кольцо в нос вдеть. А то что это у вас одно перо? Непорядок!

— А у вас лицо похоже на… на… на авокадо, — выпаливает Ленни.

Молодой человек останавливается, и Ленни вдыхает запах его одеколона, явственно напоминающий запах вишневого варенья.

— Почему? — быстро спрашивает он.

Ленни приходится сосредоточиться. Она разглядывает молодого человека. У него правильной формы чуть длинноватый нос, жесткий абрис подбородка, тонкие асимметричные губы (когда он усмехается, сначала вверх ползет правая половинка рта, а уж затем левая) и самое поразительное — разноцветные глаза. Один карий, другой — зеленый.

— Неизвестный науке фрукт! — выпаливает Ленни.

— Неплохо, — кивает головой молодой человек. — И главное, вам удалось заполучить этот фрукт — или овощ? — а ведь в Москву привезли три дня назад всего один ящик.

— Ничего мы не заполучали, — недовольно бурчит Ленни. — Мы вообще ничего не заполучаем.

— Откуда же взялось авокадо?

— Так… принес кое-кто.

— И что вам еще приносит кое-кто?

— Пингвина недавно приносил. Манишка белая, на манишке — желтое пятно. Как будто хорошо покушал яичницы. Но Лизхен — это моя тетя — велела отдать его в зоологический сад. Сказала, что мы окажем на него дурное влияние и он покатится по наклонной дорожке.

— Врете? — спрашивает молодой человек.

— Вру, — соглашается Ленни.

— А чем вы еще занимаетесь, кроме того, что врете?

— Преподаю танцы в студии мадам Марилиз.

— A-а, у голоногой старухи… Ясно.

— А вы чем занимаетесь?

— Вот… — Молодой человек делает широкий жест рукой, как бы охватывая все пространство сада. — Устраиваю зрелища для почтеннейшей публики.

— Так вы и есть сочинитель электрической феерии г-н Эйсбар?

— Сергей. — Он протягивает ей руку, что идет вразрез со всеми допустимыми нормами приличия, но она не замечает его оплошности.

— Ленни. Ленни Оффеншталь.

— Красивое имя, — одобряет он. — А хотите, Ленни Оффеншталь, пойти со мной на премьеру новой мелодраматической фильмы господина Ожогина «Роман и Юлия: история веронских любовников»?

— А у вас что, билеты есть? — спрашивает Ленни. — Откуда, интересно знать, вы их заполучили?

— Ничего мы не заполучаем, — смеется Эйсбар, кривя рот. — Так, принес кое-кто.

Ленни вопросительно смотрит на него.

— Я у господина Ожогина на кинофабрике работаю, — поясняет Эйсбар. — Световые эффекты делаю. И киносъемщиком подрабатываю. Вот недавно, к примеру, снимал мертвого японского посланника. Так пойдете на премьеру?

— Пойду. А вы возьмете меня на киносъемку?

Эйсбар кивает.

Ленни возвращается к своему столику. Вокруг Лизхен уже вьются знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые мужчины. Подходит сам Алексис Крутицкий, переламывается в талии, церемонно целует руку. За ним тенью следует нежный отрок неизвестного назначения, несколько дней назад спавший на диване в столовой Ожогина.

— Разрешите представить, — выпевает Алексис немного гнусавым голосом, сильно картавя. — Наш юный друг Георгий Алексеев, можно просто Жоринька. — Он выдвигает отрока вперед. — Мечтает покорить столичные подмостки. Поклонитесь дамам, Жоринька.

Жоринька склоняет голову.

Раздается взрыв. В небо взлетают петарды, рассыпаются на тысячи светлячков, огненными гроздьями повисают над ослепленным и оглушенным садом и гаснут, оставляя после себя дымные белые хвосты. И снова шарахает взрыв, и снова вспыхивает небо. Публика ахает. Замирает в восхищении. Раздаются робкие хлопки, потом еще, еще и вот уже весь сад восторженно аплодирует.

Вспышка фейерверка мгновенно высвечивает лицо Жориньки, и Ленни видит его будто на экране. Крупный план: золотые кудри, синие глаза под темными ровными бровями, прямой, чуть крупноватый нос, детские пухловатые губы.

— Ого! — говорит она и подталкивает Лизхен в бок. — А вот и первый натурщик! Такого в любую фильму возьмут.

Лизхен с ленивым интересом разглядывает Жориньку.

— Н-да-а! — тянет она. — Хоро-ош! Послушайте, Жоринька, — обращается она к нему, — вам кто-нибудь говорил, что вы очень красивы?

Жоринька хлопает синими плоскими глазами и молчит.

— Вам надо в синема сниматься, Жоринька, — продолжает Лизхен.

— Да я вот ходил… господин Ожогин… даже не заметил… я ждал, ждал… потом уснул… — бормочет вконец растерявшийся Жоринька.

— Ни к кому ходить не надо, — весомо произносит Лизхен. — Солидные люди сами никуда не ходят. Это за них делают агенты. Моя племянница с удовольствием будет представлять ваши интересы. У нее свое натурбюро.

Ленни хихикает и в знак согласия машет алым пером.

— Подпишем договор сейчас, — продолжает Лизхен. — Эй, любезный! — Она подзывает официанта. — Принесите бумагу, чернила и шампанского. Сразу это дело и отпразднуем. Вы готовы, Жоринька?

— Вы понимаете, Александр Федорович, свет, он же не должен только освещать предметы. Он должен привлекать зрителя, высекать эмоцию, он… он… Вот, например, яркий свет или неяркий. Что вам больше нравится? Это такое дело — можно ввести зрителя в нервическое состояние, подавленность, а можно — в исключительную эйфоричность. Или как свет направить. На лицо, на фигуру или вообще на посторонний предмет с целью отвлечь внимание. — Эйсбар говорил быстро, страстно, сглатывая окончания слов и размахивая руками. — …плоский предмет или объемный. Он сам по себе вроде бы плоский, а подсвети его с нужной стороны…

Ожогин слушал, чуть набычившись, уперевшись глазами в пол и засунув руки в карманы. С лица его не сходило сонное выражение.

— Вы почему мокрый? — неожиданно спросил он.

Эйсбар прервался на полуслове, удивленно оглядел свои руки-ноги, провел рукой по груди, не вполне еще придя в себя и не понимая, чего от него хочет Ожогин. Рубаха, штаны, ботинки, волосы действительно были мокрыми.

— На съемках был, — наконец произнес он.

— На каких?

— В Малом театре потоп. В подвалы хлынуло из трубы. Говорят, Неглинка прорвалась. Первый этаж целиком затопило. Так вот, с помощью света можно создавать образы предметов. И не только предметов — целых сцен. Если построить декорацию вглубь, сделать несколько уровней и в каждом — свое освещение. А еще я пробовал отражать свет от поверхности предметов. Вы не поверите, наблюдал удивительный эффект, полное преображение пространства.