Ожидания Америки, связанные с Китаем, в отличие от России, сводились главным образом к экономике. Не было никаких официальных заявлений на тот счет, что автоматическая связь между глобализацией и демократией подведет Китай к рубежу демократической эры. Тем не менее Китай постоянно приводят как пример успешной глобализации – модели быстрого экономического развития, достигнутого за счет международной либерализации и открытости внешнему капиталу. Сочетание этих факторов действительно вызвало весьма заметный устойчивый экономический рост, что создало предпосылки для вступления Китая в ВТО – крупный шаг на пути прогрессивной глобализации. Однако эти результаты были достигнуты в рамках авторитарного государства с экономикой, в которой доминирующее положение занимал государственный сектор, и в государственных границах, которые только в отдельных случаях можно считать прозрачными. Китай обязан своим экономическим успехом не столько глобализации, сколько просвещенной диктатуре. 

* * *

Пожалуй, самым распространенным аргументом сторонников глобализации в деловом мире является утверждение о том, что она создает равные условия для конкурентной экономической деятельности. Точно так же как миф о бесклассовом обществе был составной частью коммунистической идеологии (несмотря на строго стратифицированную советскую реальность), представление о том, что глобализация способствует созданию равных конкурентных условий для всех игроков, является важным источником легитимизации новой доктрины вне зависимости от существующей реальности.

А эта реальность, безусловно, не настолько однозначна. Некоторые государства явно более равны, нежели другие. Более богатые, сильные и развитые государства, особенно Америка, естественно, находятся в лучшем положении, позволяющем им занимать главенствующее место в этой игре. В ВТО, Всемирном банке или МВФ голос США слышен громче всех. Таким образом, глобальная гегемония и экономическая глобализация превосходно дополняют друг друга: США выступают за открытую глобальную систему, но они же в основном и определяют правила, решая, насколько они хотят быть зависимыми от этой системы.

Преимущества для Америки многочисленны. Сам по себе масштаб американской экономики, где США как потребитель опережают все другие страны, дает американским представителям на торговых переговорах мощные рычаги. В то же время американская экономика является самой конкурентоспособной и самой инновационной в мире (в 2002 г. она снова занимала первое место по индексу роста конкурентоспособности и по индексу макроэкономической конкурентоспособности, которые ежегодно определяются Всемирным экономическим форумом). Соединенные Штаты тратят больше на научно-исследовательские разработки и занимают значительно больший сегмент глобального рынка высоких технологий, чем любое другое государство. Американские многонациональные корпорации непосредственно контролируют несколько триллионов долларов иностранных активов, в то время как американская экономика – гораздо большая по масштабам и более диверсифицированная, чем любая другая, – является локомотивом глобальной экономики. Неудивительно, что Соединенные Штаты могут официально заявлять, что не собираются менять свои законы, понижать торговые барьеры или компенсировать другим странам убытки в соответствии с правилами ВТО. Исходя из внутриполитических соображений, США последовательно сохраняли высокие протекционистские барьеры для сельскохозяйственной продукции и устанавливали жесткие квоты на импорт стали и текстиля из более бедных стран, отчаянно добивавшихся выхода на американский рынок. Развивающиеся страны продолжают просить Америку снизить тортовые барьеры, но им недостает силы, чтобы быть услышанными.

О равных возможностях реально можно говорить только применительно к Соединенным Штатам и Европейскому союзу. Когда имеется согласие обеих сторон, они могут диктовать всему миру свои условия финансовой деятельности и торговли. В противном случае это становится настоящим поединком тяжеловесов. Например, в один из таких моментов ЕС выдвинул обвинение, что коды Службы внутренних доходов США обеспечивали американским бизнесменам неоправданные преимущества. Сначала США просто проигнорировали этот протест, но когда ЕС пригрозил ввести ответные меры и отменить преимущества, которые означали для американцев потерю почти 4 млрд долларов, Соединенные Штаты немедленно потребовали арбитража ВТО. Соперничая с ЕС, Соединенные Штаты могут использовать свои отношения с торговыми партнерами в Азии в качестве рычага давления с целью заставить европейцев пойти навстречу интересам США.

Таким образом, «ровная» игровая площадка перекашивается каждый раз, когда это затрагивает интересы США. Более того, Америка, в отличие от ее экономического партнера – ЕС, обладает огромной военной мощью, а сочетание военной и экономической мощи генерирует непревзойденное политическое влияние. Это влияние может быть использовано для продвижения американских интересов при сочетании приверженности экономической глобализации (потому что это экономически выгодно) и последовательного отстаивания американского государственного суверенитета (когда это политически выгодно). Могущество позволяет Америке – права она или нет – преодолевать это очевидное противоречие.

Понятно, что эта своекорыстная доктрина применяется избирательно, и эта непоследовательность распространяется на связанную с ней проблему многосторонности. Администрация Клинтона, несмотря на свою приверженность концепции глобализации как ключевой доктрине США, решила по политическим причинам отказаться от выполнения Киотского протокола, который она подписала в 1998 году. В конечном счете ей не удалось достичь соглашения по сдерживанию глобального потепления, она также подписала политически противоречивый договор о Международном уголовном суде, но с оговорками, требующими поправок Сената. Впоследствии при администрации Буша эти колебания превратились в прямую оппозицию. Это подало миру четкий сигнал: когда международные соглашения приходят в противоречие с интересами американской гегемонии и могут ущемить американский суверенитет, приверженность США глобализации и многосторонности имеет четкие пределы.

Наконец, сам масштаб американского доминирования означает, что новые моменты в процессе экономической глобализации почти автоматически воспринимаются в мире как обратная сторона всепроникающей американской массовой культуры. На самом деле глобализация в большей степени является результатом неуправляемого проникновения современных технологий через традиционные барьеры времени и пространства, чем намеренным результатом реализации американских доктрин. И все же историческое совпадение нарождающегося интерактивного глобального сообщества и политически доминирующей экономически динамичной и привлекательной в культурном отношении нации образует некий сплав глобализации и американизации.

Клеймо «Сделано в США» четко и неотвратимо проступает на глобализации. И эта глобализация как национальная доктрина мирового гегемона в конечном счете отражает и выражает свое национальное происхождение. Без этой национальной базы глобализация – даже если этот термин кому-то нравился как аналитическая концепция – не смогла бы стать политически могущественной доктриной, вызывающей международные противоречия. Она становится таковой только после институализации, как религия стала силой после того, как она была воплощена в церкви, или коммунизм, когда он отождествился с советской системой. Подобный симбиоз с уже существующей и могущественной реальностью – к худу или к добру – становится неотъемлемым элементом, определяющим эту доктрину. 

* * *

В силу отмеченных выше причин глобализация порождает мощные антиамериканские настроения и главным образом из-за широко распространенных представлений о том, что она является не только инструментом для осуществления социально-экономических перемен, но и для культурной гомогенизации и политического доминирования. Доктрина глобализации, таким образом, порождает собственную антитезу, в которой сращивание глобализации с американизацией выступает в качестве контркредо, являющегося одновременно антиглобалистским (по