угодно оправдываться, что тем самым она придала смысл подвигу безымянных навигаторов, в считанные секунды почувствовавших обитаемую планету, когда пожираемый дэвом корабль совершал невозможный прыжок через пространство. Но факт есть факт — ее заслуги в этом нет.

Если же говорить совсем честно, то она не может и утешаться, что принесла спасение землянам. Знай они, какое это спасение… разбомбили бы ее дэвову пещеру до литосферных плит. Вместо быстрой легкой смерти, которую им подарили бы дэвы, они теперь проведут тысячелетия в жестоком рабстве у военной машины эшмалеф. Дэвы убили бы… сколько там вообще землян?.. миллиард от силы. Но под властью эшмалеф родятся и погибнут в атомном огне миллиарды миллиардов. И вряд ли эти будущие винтики системы будут рады, что вообще родились и хоть немного пожили: всем разумным трудно и обидно быть дешевым органическим аналогом роботов.

И, главное, был бы еще во всем этом смысл. Ведь эшмалеф все равно никак не могут победить. Реальность обречена, и все они проводят свои единственные жизни не так как следовало бы. Она хотела бы просто спокойно жить где-нибудь на дне родного улья, делать то немногое, что у нее хорошо получается — вышивать золотые литании и петь старинные песни. Но в этой вселенной такое невозможно. Говорят, принять бесконечность войны, значит, избавиться от душевных метаний. Она приняла — и получила только боль.

Волны черной меланхолии захлестывали послушницу с головой, материализовались, тугими узами сжимали ее сердца́. Луна, ее бывшая подруга, насмешливо кружила вокруг нее, будто рисуя в пространстве круг страданий, из которого живым не дано вырваться. Луна — мертва, и мертвым не больно. Лживая, ложная подруга.

Жизнь — это ад.

7

Ангелы бедствий

Пробуждение было тяжелым и каким-то неловким. Вот поэтому ей нельзя радоваться: стоило столкнуться с новыми неприятностями, как расшатанные нервы бросило из эйфории сразу в другую крайность. Кажется, вчера жизнь ей представлялась исключительно в черном свете. Чего она там успела надумать, прежде чем милосердная тьма набросила свою сонную вуаль на недостойную послушницу? Неважно, главное, кроме луны свидетелей не было. Свидетелей не было…

Между тем, ее положение действительно ухудшилось. Ждать корабля довольно долго, а она лишилась единственного помощника и несостоявшегося кормильца. Эшмалеф не спеша перебрала варианты.

Человек уже не сможет помогать ей добровольно. Подневольно — тоже не сможет помогать: базовый нейрочип не способен превратить сложный организм в автономного биоробота, это ведь всего лишь умный переходник между эшмалеф и разной биотехникой, вроде передатчиков или компьютеров несовместимых моделей.

Так что? Заключить беднягу-помощника в кислотостойкую мембрану, впрыснуть пищеварительные соки и высосать досуха, как делали первобытные предки эшмалеф? Такой вариант не нравился ей. Как минимум, так она лишается последней возможности перемещения, наблюдения, защиты. В качестве же аватара он не сможет выйти из пещеры: нежный хоботок и без того уже превзошел свои естественные способности на порядок. Хорошо, что аугментация дает эшмалеф и противоестественные — но и у них есть пределы.

В конце концов, она решила извлечь всю возможную пользу из использования аватара.

Жаль было так поступать с человеком, который сделал для нее столь много, но, возможно, он и сам был бы рад, что и посмертно может помочь своей подруге, даже если речь идет о таком. Да и вообще, снявши голову, по вибриссам не плачут. Только с этих пор она будет думать о нем как об аватаре. Называть его помощником или человеком — уже просто слишком цинично.

Послушница подключила аватар и наметила план работ. Сперва под нож пошли ноги и половые органы. От идеи съесть их самостоятельно она благоразумно отказалась: пищеварительная система людей оказалась очень даже эффективной, так что из еды можно было извлечь куда больше пользы, если сперва пропустить ее через желудок аватара. Прорастить трубку к выходному клапану желудка ей сейчас было бы слишком трудно, так что аватару пришлось ползком забираться вверх по ее кирасе и отрыгивать полупереваренные куски своей плоти в ее рты. Она по очереди накормила все свои рты, ни один не обделила.

Разбитые на мелкие кусочки кости также пошли в дело, после чего послушница не смогла устоять перед искушением съесть бесполезный кишечник и одну из рук — правую, которой помощник смазывал передатчик, и на которой из-за радиации начала портиться плоть.

Избавившись от лишней, требующей содержания, биомассы аватара, она заставила проползти его по пещере в поисках всего, что может быть съедобным. У стен пещеры обнаружилось несколько засохших трупиков летучих мышей и пара килограмм разной поросли — мха, плесени и лишайника. Эту подкормку аватар просто относил к ней во рту — не хватало только лечить его от отравлений.

Обнаружение лишайников натолкнуло ее на дельную мысль, как можно еще больше облегчить аватар и, тем самым, продлить ему жизнь. В биопуле фабрикатора нашлось несколько искусственных спор быстрорастущих лишайников, а под отверстием в своде — немного нанесенной порывами ветра почвы. Прогнав смесь почвы и предоставленных фабрикатором особых ферментов через желудок аватара, эшмалеф получила отличный субстрат для лишайников. Теперь она смогла обрезать и съесть почти всю кожу и мягкие ткани, промазав срезы успевшей прорасти лишайниковой кашей.

В конце концов, она решилась уполовинить все парные органы, кроме глаз, и уложила замшелого аватара в грязь рядом с собой. Ей удалось даже прилично замедлить его метаболизм, впрыснув в его кровь ядовитую, но более или менее совместимую смесь. Теперь он сможет сохранить функциональность до прибытия корабля. Ей тоже следует поберечь силы, благо, теперь она чувствовала, что сможет погрузиться в долгий сон — хоть она и потребила куда меньше еды, чем ей требовалось на самом деле, но и этого хватило, чтобы привести ее истощенный полувековой голодовкой организм в терпимое состояние. И, главное, впервые за прошедшие месяцы она не чувствовала мандража.

Спи, мой добрый охотник, надеюсь, ты уже с Соборной душой. Вы там не давайте нас дэвам в обиду, а мы еще повоюем…

* * *

Больно не было. Он выплыл из тьмы и первым его ощущением стала чудовищная вонь. Это уже было достаточной причиной орать напропалую, но когда он догадался смотреть глазами, все стало еще хуже. Сквозь почти полностью закрытые веки, подернутые мутной влагой, он увидел, что лежит в чем-то мерзком, буром, неприятно холодном. А над ним возвышалось что-то… страшное, огромное, чуждое. Оно тут не должно быть. Не должно быть. Хочу, чтобы этого не было!

Ни единого звука не вырвалось из его глотки. Это напугало его еще больше. Он