Кстати, доктор Моркус сообщил мне, что ему удалось (нет — он действительно гений!) уже два раза поменять лицо Степану Ярому и увеличить годность этого лица до трех лет.

И еще одно.

В будущем году король снова покидает Литву и возвращается в Краков — заканчивается четырехлетний срок его пребывания в великом княжестве. По этому случаю, в Вильно будет дано множество прощальных балов, и я, должно быть, задержусь до отъезда короля… Да-да, я знаю, что ты сейчас улыбнешься, но я действительно, ничего не могу с собой поделать — люблю присутствовать при исторических событиях в момент их свершения.

Последнее, действительно важное, хотя и мрачное событие в Литве, произошло на моих глазах два года назад, в Вильно, когда князьям Олельковичу и Ольшанскому палач, при огромном стечении народа, отрубил головы…

Князь Ольшанский был удивительно прекрасен в минуту смерти, и мне показалось, что я видел в толпе соломенную вдову-девственницу, княжну Кобринскую, то бишь княгиню Бельскую, всю в черном и с маленьким букетиком полевых цветов в руках…

Не думаю, что отъезд короля из Литвы может хоть немного сравниться по значению с этим трагическим событием, однако, внутреннее чутье подсказывает мне, что я должен задержаться до этого времени.

И так, дорогой друг, до встречи у тебя в Рославле, на двойном юбилее.

Во славу Господа Единого и Вездесущего!

22 декабря 1483 года

Москва, Кремль

Великокняжеские Палаты

— Ну, будет топтаться у двери, Иван! Я же слышу, что ты там — входи!

Великий князь Иван Васильевич встал от стола и, ойкнув от боли (уже и зимой проклятые болячки донимают — нет, надо больше двигаться!) пересел на краешек черного византийского трона. Этот неудобный, хотя и внушительный трон с двуглавыми черными орлами над высокой спинкой, привезла ему в своем приданом Софья, подчеркнув, что сам последний византийский император Константин сидел на нем одно время, а после того, как ему соорудили новый, подарил этот трон деспоту морейскому Фоме, своему брату и отцу Зои. Сначала трон не понравился Ивану Васильевичу, а его супруга еще не смела настаивать, но к тому времени как привезенные ею итальянские мастера построили новые каменные палаты Кремля, Софья имела уже достаточно влияния чтобы убедить супруга сидеть именно на этом троне, подчеркивая византийскую преемственность московской державы.

Иван Юрьевич Патрикеев бесшумно открыл дверь, бесшумно затворил ее за собой и бесшумно подошел к Ивану Васильевичу, улыбаясь во весь рот.

— Ну, где ты шлялся весь день? — капризно скривив губу, спросил Иван Васильевич.

— Сейчас доложу, государь. Позволь присесть, у ног твоих, а то мои совсем уж не держат.

Великий князь кивнул, и тучный Патрикеев, кряхтя, примостился на ступеньках у подножия трона.

— А был я, государь, на Замоскворецкой заставе, где мастер Аристотель испытывал новые пушки.

— И как? — Живо заинтересовался Иван Васильевич.

— Отменно, государь! Думаю ни у кого в Европе таких нет. Так что, ежели, например, пожелаешь ты двинуть войско на какое княжество, то против таких пушек никто не устоит.

— Ну, ты же хорошо знаешь, братец, — с притворным смирением сказал Иван Васильевич и перекрестился. — Господь не велит проливать кровь ближних наших, и потому, я всегда стараюсь сделать все миром…

— Да-да-да! — закивал головой Патрикеев. — Вот и в Новгород мы тоже, помню, как сейчас, миром ходили.

— А собственно, какое княжество ты имел в виду?

— Никакого конкретно, государь. Ну вот — Верейское тут у нас как-то повисло — ни то, ни се… Да и с Тверью надо что-то думать. Кстати, государь, сын твой и наследник — Великий князь Иван Иванович — он же по матери Тверской…

— Ну и что? — настороженно спросил Великий князь.

— Нет, нет, ничего! Так, к слову пришлось. Как хороша, однако, супружница его, Елена-то Волошская, после родов еще боле похорошела.

Великий князь невольно улыбнулся, и его глаза потеплели.

— Да уж, невестка у меня на славу вышла… Это правда.

— На славу-то, на славу, да отчего-то мало ты ее жалуешь, государь. Ты уж прости меня, не как боярин и не как советник твой, а как брат брату скажу. Позволишь?

— Ну-ну, — насторожился Великий князь.

— Свадьба была — ничем знатным не пожаловал. Ну что там ей какие-то горностаи, хоть бы камешек один подарил… Или вот — наследника престола родила — опять ничего не пожаловал.

Иван Васильевич смутился.

— Гм… Ну что ж, братец боюсь тут ты прав. Но что поделаешь — все дела, дела, да дела державные, — пожаловался он. — За ними не упомнишь… А и, правда… Надо подумать, чем бы ее пожаловать-то?

— О! — Воскликнул Патрикеев с такой искренностью, будто именно сию минуту пришла ему в голову эта мысль. — Вот заговорили мы о Твери, я и вспомнил! У тебя же саженье-то, — приданное Марьино есть! Я помню, целый сундук камней всяких был у нее. После смерти великой княгини я тебе сам в руки дал ларец-то этот. Ты еще сказал: «Давай укрою, чтоб не пропал».

— Действительно, молодец брат! — хлопнул Патрикеева по спине Иван Васильевич. — И точно в самый раз ей подойдет. Как-никак она теперь тоже Тверская, по Ивану.

— Рад служить, государь, — слащаво улыбнулся Патрикеев, и, кряхтя, поднялся на ноги. — Ой, пойду, лягу, старость — не радость. А и Аристотель наш тоже постарел совсем: сегодня, как из пушки стрелял, смеху было — в сугроб упал, оступившись. Ну что поделаешь — ему уж за шестой десяток перевалило.

— Это плохо, — насторожился Иван Васильевич. — Надо к нему лекаря приставить. Не дай Бог помрет, — кто ж нам пушки лить станет? — И вдруг какая-то мысль пришла ему в голову. — Слушай Патрикеев, а не сбежит ли он от нас тайно в свою Болонью, уставши от Московской службы.

— И-и-и, государь, ни за что! Во-первых, никто ему десять рублей в месяц как ты платить не будет, а во-вторых, в Болонье-то темница его ждет, там до сих пор нашего мастера ищут, за подделку ихних монеток-то.

— Ах да! — Успокоено рассмеялся Великий князь. — Я и забыл. Ну что ж. Дай Бог ему здоровья, да и тебе тоже. Ступай.

— Благодарю, государь, — кланяясь и пятясь к двери, почти прошептал Патрикеев и добавил — так ты не забудь про…

— Помню, помню, прямо сейчас возьму, завтра и пожалую.

Дождавшись, когда Патрикеев выйдет и, для верности заглянув за дверь, Иван Васильевич направился в дальний угол, где стоял его рабочий стол, весь заваленный свитками грамот и документов, открыл маленький ящичек, вынул оттуда золотой ключ, подошел к стене и открыл потайной шкаф.

Некоторое время он стоял неподвижно, не веря своим глазам.