Ракамор передвинул рычаги на консоли, и я почувствовала, что мои кости уже не так сильно вдавливает в кресло. Грохот двигателей превратился в бормотание, как будто где-то по соседству шел званый обед.

– Ну хорошо, – сказал капитан. – Мы набрали скорость, позволяющую поравняться со «Скорбящей Монеттой». Осталось недолго.

Вскоре мы оказались в невесомости, ракетные двигатели замолчали. Мы с Адраной все еще были пристегнуты к креслам, но я чувствовала нутром, что вес исчез: я словно камнем падала в бездонную яму, как в дурном сне. Ракамор посоветовал пока что не убирать ремни. Нам требовалось время, чтобы привыкнуть к отсутствию веса – ведь его предстояло испытывать очень часто.

Мазариль, сжимаясь, превратился в двурогий шар. Ночные города все еще светились, но Хадрамо теперь поворачивался к Старому Солнцу, и настал черед Бакрамаля соскользнуть в пурпурные сумерки.

– Вот и она, – объявил Ракамор, снова включая двигатели, но на этот раз не на полную мощность.

Адрана вытянула шею, выглядывая в окно.

– Она крошечная!

– В космосе все кажется маленьким, – сказал Ракамор. – Так здесь все устроено. Нет дыхали, чтобы искажать пейзаж.

– Дыхаль тут ни при чем, – возразила Адрана. – Просто корабль маленький.

Катер развернулся, и «Монетта», вращавшаяся на орбите вокруг Мазариля, оказалась напротив моего иллюминатора. Адрана не преувеличила. «Монетта» действительно выглядела крошечной. Хуже того, мы собирались доверить свои жизни этой хрупкой на вид штуковине. От такого у меня еще больше скрутило внутренности.

То, на что мы смотрели, было всего лишь корпусом корабля, поскольку паруса и такелаж еще не были выпущены. Это была всего лишь темная маленькая оболочка, заостренная с одного конца, расширенная с другого, застывшая на мерцающем фоне Собрания, словно вырезанная из бумаги фигурка напротив фонаря в театре теней.

Приставьте арбалет к моей голове и заставьте описать «Скорбящую Монетту» – и даже тогда я скажу, что корабль Ракамора по форме оказался вылитая рыба. Корпус был больше в длину, чем в ширину, с плавным изгибом бортов, без единого острого угла. На нем виднелись гребни и кромки, как будто его сделали из досок, изогнутых и соединенных аккуратнее некуда. Но как рыба – костлявая, ядовитая и злая, – он также был покрыт всевозможными плавниками, шипами, жалами и колючками, торчащими во все стороны. Некоторые, как я догадалась, имели какое-то отношение к оснастке. И как у рыбы, у него на одном конце зияла огромная пасть, над которой таращились два глаза – это были большие иллюминаторы, – а на другом конце имелась штуковина, напоминающая дамский веер с жесткими ребрами, то есть своеобразный хвост.

Мы приближались. Ракамор использовал ракетные двигатели как скряга, то включая, то выключая их, чтобы сбросить нашу скорость почти до нуля.

– Видите? Теперь она кажется больше. Как и положено. Четыреста пядей, от носа до кормы. Семьдесят пять пядей в поперечнике в самом широком месте. Она могла бы проглотить двадцать таких катеров, и у нее еще останется место в брюхе. Нос – это открытая пасть, где мы собираемся причалить. Корма – это другой конец, а та раскрытая штуковина – ионный выбрасыватель. Она движется в обе стороны, а также вверх, вниз и вбок, если нужно, но надо же как-то определять, где что, – от этого может зависеть жизнь. Она вам нравится?

– И все-таки она не кажется мне большой, – проворчала Адрана.

Я думала так же, но теперь, когда сестра высказалась, у меня появился шанс ее переиграть.

– Она достаточно большая. А что ты ожидала увидеть – дворец?

Адрана сердито уставилась на меня.

– Это хороший корабль, – заверил Казарей. – Что бы вы сейчас ни думали, сами не заметите, как почувствуете себя как дома.

Кто-то на борту «Скорбящей Монетты», видимо, был предупрежден о нашем прибытии, потому что челюсти открылись шире, демонстрируя залитые красным светом пасть и глотку, куда мы скользнули, словно какой-нибудь лакомый кусочек, двигаясь не быстрее пешехода, пока катер не лязгнул о какую-то преграду – может, швартовочное устройство – и не настала тишина.

Мы оставались невесомыми. Ракамор и Казарей выбрались из своих кресел и указали, что нам можно отстегнуться, но надо проявлять осторожность, пока не обретем уверенность в себе.

– Одно неправильное движение ногой, – сказал капитан, – и синяки вы вылечите после дождичка в скорбевник.

Через иллюминатор я наблюдала, как челюсти снова сомкнулись, скрыв последние проблески Собрания. Теперь я видела только красные стены вокруг нас, покрытые металлическими выступами, трубами и кабелями, похожими на потроха. Снаружи, прямо рядом с катером, двигались фигуры. Двое в латунных скафандрах с бронированными частями и сложными шарнирными соединениями, в металлических шлемах с решетчатым забралом, скрывающим лицо.

– Можно заполнить отсек для катера дыхалью, – объяснил Ракамор. – Но в большинстве случаев оно того не стоит. Проще надеть скафандр.

Сквозь корпус снова послышался лязг, затем какой-то металлический скрежет и царапанье, а затем шлюз издал пронзительный визг, когда его открыли снаружи.

Маленькая жилистая женщина, не одетая в скафандр, просунула голову в катер.

– С возвращением, кэп. – Потом она кивнула молодому человеку. – Казарей. Это, стало быть, новобранцы?

– Сестры Несс, – сказал Ракамор. – Обращайся с ними хорошо, они могут сделать нас богатыми.

– В прошлый раз мы тоже так думали.

– Это Адрана, это Арафура, – продолжал тем временем Ракамор. – А это… хм, почему бы тебе не представиться самой?

– Прозор, – сказала женщина.

Лицо у нее было жесткое, свирепое. Это имя я уже видела в гроссбухе. За последние десять лет Ракамор потерял двух чтецов шарльеров, но Прозор занимала свой пост достаточно долго, чтобы ее имя из года в год повторялось в нижней части страницы.

– Забирай их на борт, покажи им каюты, проследи, чтобы им дали поесть и попить. И да, Прозор?..

– Кэп?

– Это все для них в новинку. Вообще все, от невесомости до жизни на волосок от вакуума.

Прозор пожала плечами:

– Ну, я сделаю им скидку.

– Славно. А теперь мне нужно поговорить с Хиртшалом про новый парус, который мы только что привезли из Мазариля. Мы скоро покинем орбиту – на ионных, если паруса не будут готовы. Хочу, чтобы между нами и доком Хадрамо оказалось побольше лиг.

– Проблемы, что ли?

Ракамор кивнул, крепко стиснув зубы:

– Семейные дела.

Нам так и не сказали в точности, сколько кораблю было лет или кто им владел до Ракамора, не говоря уже о том, кто вложил пистоли в его постройку. Но если давно сгинувшие разумники, которые создавали «Скорбящую Монетту», намеревались сделать ее внутренности настолько сбивающими с толку и запутанными, насколько это возможно, то со своей работой они справились блестяще. Это был безумный лабиринт коридоров, комнат, чуланов и дверей. Четыреста пядей – не так уж и много, если говорить про ряд домов или прогулку по парку Маварасп. Но удивительно, сколько комнатушек можно запихнуть в толстое брюхо корабля длиной в четыреста пядей, и еще удивительно, сколько разных способов можно придумать, чтобы связать их друг с другом, особенно когда нет ни верха, ни низа и не имеется веских причин не помещать дверь на потолок, а окно – на пол. Коридоры извивались, раздваивались, скручивались петлями без особых причин. Трапы и лестницы соединяли палубы друг с другом, а из отсека в отсек можно было попасть через немыслимо узкие соединительные туннели. Там были люки и каналы, лифты и лебедки. Трубы и кабели виднелись повсюду, и корабль негромко булькал, шипел и гудел, словно наполовину живой. Вдоль труб и кабелей простирались побеги светового плюща, который выращивали во всех обитаемых помещениях «Монетты». Там, где плющ не желал расти, использовались другие источники искусственного освещения.