Свернули у елки, снова прошли мимо бранденбургских кренделей, за кренделями торговали солеными огурцами из огромных бочек, оттуда тянуло укропом и смородиновым листом. Следом шли деревянные поделки из Вестфалии: точеные ангелочки, медведи, козлята и прочая чепуха, тут заправлял матерый бородач с волосатыми ручищами и в фартуке из грубой свиной кожи. Он был похож на сказочного людоеда.

– Мне эта рожа будет сниться. – Я наклонился к Марии. – Мы тут уже были раз пять.

Людоед ухмыльнулся, протягивая Марии вестфальский сувенир – деревянного барана.

– Данке, данке, вундершен! – Мария улыбнулась. – Битте найн[8].

Далее следовал шатер стеклодува – прозрачные шары, сосульки всевозможной длины, стеклянные черти. За стеклодувом тощий немец с обвислыми усами грустно торговал кожаной всячиной: ремнями, кошельками. Потом шли каленые орехи, за ними – серебряных дел мастер с филигранной мелочевкой на траурно-бархатных подушках. В последнем шатре разливали глювайн.

– Мистика какая-то. – Мария засмеялась, смех получился какой-то растерянный. – Ты что-нибудь понимаешь?

Виночерпий поймал мой взгляд и начал корчить зазывные рожи, плавно помешивая черпаком ароматное пойло. Я сдался и кивнул.

– Я думаю вот что… – Обжигаясь, я сделал глоток, потом еще один. – Скорее всего, нашу старуху убили.

Мария застыла.

– Дело в том, что старуха не знала тайну самовара…

– Какую тайну? – перебила она.

Я невозмутимо повторил:

– Дело в том, что старуха не знала тайну самовара. – Горячее вино сразу шибануло в голову, я отпил еще. – Вайль, композитор, после прихода нацистов к власти оказался сообразительней других. Может, внимательно прочитал «Майн кампф», изучил национальную политику фюрера…

Мария слушала, покусывая нижнюю губу.

– Он решил бежать. Нацисты не давали евреям вывозить…

– С чего ты взял, что он еврей?

– Конечно, еврей! – В кружке осталось меньше половины.

– У вас, русских, все евреи, – возмутилась Мария. – В кого ни ткни – непременно еврей!

– Ну… – Я благодушно кивнул. – Мы будем обсуждать мою славянскую неполиткорректность или…

– Ладно, ладно!

– Короче, хитрый Вайль дарит самовар своей арийской любовнице, сам эмигрирует, допустим, в Швейцарию. Где и ждет свою, допустим, Гретхен. Но коварная Гретхен решила не ехать в Швейцарию…

– При чем тут самовар?!

– Самовар из чистого золота. – Я допил глинтвейн, на дне оказались какие-то крошки, я сплюнул на мостовую и вытер губы. – Курт Вайль все свое состояние вложил в золото, в тайной берлинской мастерской умелец из Тулы, бывший белогвардеец по фамилии, предположим, Красовский выковал ему самовар… Красовского, кстати, Вайль впоследствии зарезал. Для сохранения тайны. Курт все правильно рассчитал, он, этот композитор, все учел. Все. Кроме женского коварства…

Удивление на лице Марии сменилось растерянностью, растерянность – негодованием, под конец она расхохоталась. Притянув за шарф, поцеловала меня в шею.

У меня не было ни малейшего желания тащиться в Трептов-парк: к кладбищам и пантеонам я отношусь без интереса, а о решающей роли советского народа в победе над фашизмом был осведомлен уже в детском саду. Однако мероприятие было запланировано Марией еще в Нью-Йорке.

Я посетовал на дождь, долгую дорогу, предложил исторический музей и Пергамон – на выбор. Особенно напирал на Пергамский алтарь, мол, это тоже мемориальный памятник, посвященный военной победе над французами, когда те звались галлами и были варварами.

– Плюс это самый знаменитый памятник эллинской истории, – быстро говорил я на подходе к метро. – Не говоря уже о культурно-художественном значении. Вся западная цивилизация пошла оттуда! Вся культура! Битва олимпийских богов с титанами – Зевс, Афина, Геркулес сражаются со змееголовыми гигантами. А знаешь, как обнаружили его, этот алтарь? Вообще феерия!

Мария заинтересовалась, даже замедлила шаг.

– Археолог-любитель сколотил сумасшедший капитал в России, спекулировал селитрой и сахаром, потом переключился на бумагу. Был страшным проходимцем, Александр II хотел его даже повесить за воровство.

Все, связанное с Россией, Марию гипнотизировало.

– Ему удалось бежать в Германию и вывезти деньги. У него была идефикс – найти Трою. Он на все деньги снаряжает экспедицию…

– Погоди-погоди, – перебила Мария. – При чем тут Троя?

Я запнулся, внезапно сообразив, что перепутал недоучку авантюриста Шлимана с достойным археологом и инженером Хуманом.

Миновали трамвайные рельсы, сырую сталь, впаянную в плотную кладку мостовой. У входа на станцию Мария развернула план метро, прячась под навесом, стала изучать маршрут. Из булочной вышла девчонка в ярко-желтых ботах, я посторонился, пропуская ее. Пахнуло свежим хлебом.

В соседней витрине растерянно толпились голые манекены, бледный, но все-таки живой паренек с татуировкой на шее пытался наряжать их. К стеклу кто-то прилепил стикер – красные буквы на черном: «Кайн секс мит наци»[9]; мне тут же вообразилась жопастая блондинка в чине унтершарфюрера, чернильно-черная униформа, перетянутая тугой сбруей портупеи. Щелкнув каблуками и вскинув руку, нацистка исчезла. У входа в аптеку произошла какая-то суматоха, кто-то кого-то толкнул, какие-то яблоки покатились по мостовой, мне показалось, в толчее я узнал ночного бандюгу, моего мордатого Мэкки-Мессера.

– Все ясно, пошли. – Мария дернула меня за рукав. – Нужен верхний уровень, красная линия. Не У-бан, а Эс-бан. Восемь станций по прямой.

Поезд катил через город, я сидел напротив Марии, она смотрела в окно, по ее отражению в стекле капли чертили кривые линии. Пролетела Александерплац, телевышка нависла и унеслась, мы даже не успели ее рассмотреть. Вид загородила кирпичная стена с гигантскими готическими буквами невозможного начертания, пронеслись непрочитанные буквы, мы на миг влетели в грохот туннеля, выскочили на волю. Ухнув, распахнулась даль – рыжие крыши, мутная река с баржей, мост.

– Гляди! – Мария ткнула пальцем в стекло.

Кирпичный мост с островерхими башнями походил на рыцарский замок. Поезд плавно вкатился под высоченный стеклянный купол; «Ост-бан-хоф», – по слогам прочитала Мария. Двери, вздохнув, расползлись, кто-то вышел, кто-то вошел, в другом конце вагона пронзительно заорал младенец, азиатка с жирными круглыми щеками уселась по диагонали. Она с напором тараторила в телефон бесстыже-розового цвета. Мой взгляд уткнулся в чью-то руку, ухватившую поручень. Кисть была изуродована шрамами, на месте большого пальца торчал круглый пенек, обтянутый тугой кожей. Стальные часы, манжет, локоть, плечо – я добрался до лица, из-за воротника на меня пристально глядел недобрый серый глаз. От виска к шее тянулся длинный шрам, даже не шрам, а складка, в которой исчезло ухо. Уха просто не было. Не знаю, что было на моем лице, – брезгливость, наверное. Калека перевел взгляд на Марию и зло отвернулся.