– По крайней мере, тебе известно, кто ты, – пробормотала Матильда. – Я же не знаю имен своих родителей. Мне даже неизвестно, где я появилась на свет. Раньше я думала, что это не важно, ведь, приняв Христа, мы рождаемся заново и оставляем прежнюю жизнь, подобно тому как сбрасываем с себя старые одежды. Но теперь…

«Так радуйся этому! – чуть не вырвалось у Арвида. – Как много бы я отдал за возможность все забыть!»

Но вдруг он засомневался, так ли это на самом деле. Задолго до того как Гизела все ему объяснила, он стал испытывать внутреннее противоречие, а иногда даже думал, что у него две души, и одна из них принадлежит не Богу, а демону, которого радуют необузданность, разрушение и хаос.

– Нам нужно поспать, – коротко сказал Арвид.

Держась за руки, они сели и прислонились к стволу дерева. Девушка застыла, не решаясь прижаться к его телу, но и не отодвинулась. Арвид закрыл глаза. Он больше не чувствовал ни усталости, ни голода, ни страха. Он не мог окунуться в мир приятных снов, но в темном забытьи, в которое он погружался, все звуки становились приглушенными, а воспоминания не имели значения.

Когда Арвид открыл глаза, было раннее утро. Есть хотелось еще больше, холод усилился, а Матильда исчезла.

Арвид громко позвал девушку, хотя еще вчера сам велел ей вести себя тихо.

– Я здесь! Здесь! – откликнулась Матильда.

Поднимаясь, Арвид почувствовал, как затекло его тело. Он не мог поверить, что они пережили эту ночь, но еще больше его удивляло то, что Матильда не побоялась отойти от него. Потом он понял, что ее привлекло журчание ручья – ручья, которого они не замечали раньше. Вода в нем была немного мутноватая, но все же ею можно было утолить жажду. Матильда жадно пила, и Арвид тут же последовал ее примеру.

Девушка умыла лицо, вымыла руки, а потом приподняла рясу, обагренную кровью монахинь, и опустила ноги в воду, насколько это было возможно. Арвид глядел на ее изящные руки, пытаясь вспомнить, когда в последний раз видел неприкрытую женскую плоть. Затем Матильда стала мыть ноги, и Арвид смотрел на ее голени, а потом, когда она немного приспустила рясу, чтобы вымыть шею, его взгляд скользнул по ее слегка обнажившейся груди.

Матильда так увлеклась, что совершенно не замечала его любопытных взглядов. Арвид же просто не мог не представлять себе, что еще скрывает ее одежда. Интересно, кожа на ее бедрах такая же белоснежная? Такая ли упругая у нее грудь, как предвещало то, что он увидел? А живот мягкий, каким он должен быть у девушки? Еще никогда Арвид – не считая Руны, своей приемной матери, – не прикасался к женщине и до сих пор не испытывал подобного желания.

Внезапно к этому желанию добавились другие: сорвать с Матильды одежду, провести руками по ее коже и, упиваясь мягкостью и теплом, увидеть ее испуганный взгляд, ведь, несмотря на страшные события, она осталась невинной. Его же невинность, казалось, покидала его, чем дольше он смотрел на юную послушницу и чем сильнее в нем кипела страсть, пылкая и разрушительная. Арвид смущенно отвернулся.

– Сегодня нам нужно найти еду, – поспешно сказал он. – И сухие ветки.

– А что потом?

Арвид поправил на себе рясу. Увидев кожу Матильды, он забыл о том, что нужно думать только о следующем шаге.

– Я хочу вернуться в Жюмьеж. Не думаю, что, преследуя меня, бретонские воины осмелятся зайти так далеко во владения норманнов.

– А я? Что будет со мной?

До этого момента Арвид испытывал облегчение от того, что был не один, и только сейчас почувствовал на себе груз ответственности за судьбу девушки.

– Недалеко от Жюмьежа находится Фекан, это большой город на берегу моря. Я жил там, пока не ушел в монастырь. Если нам удастся туда добраться…

Он замолчал, Матильда тоже больше ни о чем не спрашивала. Да, если им это удастся, там о ней кто-нибудь позаботится. Он сможет избавиться от нее. Ему больше никогда не придется убивать белку и тщетно пытаться разжечь огонь. Ему никогда не придется наблюдать за умыванием девушки и спрашивать себя, какая на ощупь ее кожа. И он больше никогда не задумается о том, откуда в его душе сладострастная жестокость, которую он ощутил, увидев, как умирает Гизела, его мать. Тогда, вместо того чтобы молиться о спасении ее души, он жаждал кровавой мести.

Арвид машинально протянул Матильде руку и помог ей подняться. Сейчас он ощущал уже не сладострастие и жестокость, а прилив нежности. Арвид поспешно отпустил девушку, потому что в этом непривычном чувстве таилась серьезная угроза его душевному покою.

Им удалось найти немного ягод и яблок. Ягоды были сухие, яблоки сгнили, но все же кое-как наполнили пустой желудок. Кроме того, Арвид и Матильда обнаружили пещеру: хотя в ней едва можно было выпрямиться в полный рост, она служила неплохим укрытием от преследователей и защищала от холода и ветра. Внутри лежали ветки, и довольно сухие, и Арвид смог развести огонь. Пламя поднималось невысоко, давало много дыма и вскоре превратилось в раскаленные угли, излучающие лишь слабое тепло. Тем не менее его оказалось достаточно, чтобы зажарить мясо убитой белки. В воздухе стоял неприятный запах паленой шерсти, разлетались брызги жира, а резать мясо, не имея ничего, кроме острого камня, было трудно. Жевать его было еще труднее: Матильда и Арвид с трудом глотали жесткие куски. Через некоторое время боль в желудке прошла, а вечером, едва закрыв глаза, беглецы погрузились в глубокий сон без сновидений.

На следующий день Матильда почувствовала в себе силы идти дальше. Голод и холод по-прежнему не отступали, но самым страшным мучением для нее стала боль в ногах. Прежде Матильда никогда не ходила по такой земле – изрытой корнями деревьев и усыпанной камнями, которые впивались в ее ступни, оставляя кровавые раны. В монастыре девушка привыкла ступать по гладкому камню и теперь думала, что прежде всегда парила над землей. Ей казалось, что тогда ее тело было очень легким, а не отягощенным усталостью и переживаниями. Боль была уделом старых и немощных и не имела к ней никакого отношения. Она еще молода, она ни разу не болела. Во время постыдных женских кровотечений Матильда иногда испытывала неприятные тянущие ощущения, но так долго не обращала на это внимания, что забыла о способности своего тела дарить новую жизнь. Плоть не имела никакого значения там, где заботились о спасении бессмертной души. И даже здесь, где казалось, что душа погибает, тело Матильды не выглядело цветущим. Оно стало ее врагом и то и дело угрожало подчинить себе ее волю – волю к продвижению вперед, волю к жизни.

Однажды ноги Матильды свело судорогой, и девушка заплакала от жуткой боли. Заметно смутившись, Арвид жестом предложил ей сесть и принялся осторожно разминать ее ступни у себя на коленях. Боль сменилась наслаждением. Таких ощущений Матильда в монастыре не испытывала, и сначала ей было неловко. Однако она смущалась не настолько сильно, чтобы убрать ноги и отказаться от помощи. А поскольку удовольствие от прикосновений Арвида было сильнее, чем стыд, девушка отважилась нарушить молчание, которое часто воцарялось между ними за два дня, прошедшие с момента их побега.