услугами пользовались даже эвель-вазир султана и видные представители знати. А Вернер Зюдвинд содержал сеть лавок древностей и околомагических изделий. Среди местного крайне суеверного населения весьма распространенный товар. Хотя, говорят, он проводил некие алхимические исследования, спонсируемые влиятельными людьми из ближайшего окружения Сулейман-Яфара. Но это только слухи, — с каменным лицом поспешно добавил деканус. — Альму-сирий не приветствует алхимию.

— А шлюхи не берут в рот, — фыркнул Эндерн и нагло вылупился на Жозефину. Чародейка выдержала его взгляд совершенно спокойно и загадочно улыбнулась, не размыкая губ.

— А у вас, магистр, нет ли соображений, кто мог убить магистра Финстера? — спросил де Напье. — По нашим непроверенным и ненадежным источникам, магистр Финстер занимал должность профессора математики в Шамситском Университете. Кому бы мог он помешать?

— Нет, магистр, у меня соображений нет, — сухо проговорил деканус. Последнее, чем бы он занялся, — стал делиться соображениями с шайкой шпионов Паука, чтобы дать лишний повод подставить себя. — Могу лишь добавить, что около года магистра Финстера часто видели в обществе Саида ар Курзана шайех-Малика, крупного торговца специями и главного поставщика имперской компании «Вюрт Гевюрце». Непроверенные источники сообщают, что Саид ар Курзан был последним, кто видел магистра живым.

— Было бы интересно побеседовать с этим… как по-кабирски будет «господин»? — немного поразмыслив, сказал де Напье.

Элуканте раскрыл было рот, однако Эндерн опередил его.

— Сайиде, — ответил он и залпом допил остатки вина.

— С этим сайиде ар Курзаном. Думаю, — хитро блеснули пьяные глаза тьердемондца, — именно он заинтересуется в расширении торговых горизонтов и вложениях капиталов де Напье в выгодное для обеих сторон предприятие.

— А как бить… эм… — нахмурила бровки и проговорила с внезапно вернувшимся акцентом Жозефина, — «madame»?

— Саида́, — отозвался Эндерн.

— Сай-и…д-а… саа-ида d’Napier… — повторила чародейка и восхищенно хихикнула, хлопая в ладоши и радостно подпрыгивая. — Merveilleux! Comme c’est merveilleux!

— Боюсь, встреча с Саидом ар Курзаном невозможна, — мрачно проговорил Элуканте, прерывая веселье.

— Че? — поперхнулся Эндерн. — Сука, и этот, что ли?

— Нет, — испуганно втянул голову в плечи деканус. — Саид ар Курзан выехал из Шамсита по торговым делам. В тот же день, когда обнаружили тело магистра Финстера. Однако, если вас очень сильно интересуют вопросы вложения капиталов, обратитесь к Кариму ар Курзан шайех-Малику. Он является совладельцем «Тава-Байят» и, думаю, соответствующие полномочия у него имеются.

Жозефина расправила юбку, переглядываясь с Эндерном. Их лица расплылись в глупых, ребяческих улыбках. Гаспар недовольно покачал головой, потирая пальцами лоб.

— Выясните все, что сможете, об этом совладельце, магистр, — распорядился он, тяжело поднимаясь из кресла. — А мы пока осмотрим достопримечательности этого прекрасного города. Мы ведь за этим приехали, chériе?

— J’ai hâte de tout voir de mes propres yeux, mon amour! — восторженно промурлыкала она.

— Слышь, сыроед, а ты уверен, что мне не придется тащить тебя на своем горбу? — задумчиво потирая небритый подбородок, поинтересовался Эндерн.

— Ты же не разгромил в великой милости своей чемодан с моим лекарством, — улыбнулся тьердемондец, поглаживая чародейку по волосам. — Горячая ванна, легкий обед, кофе — через час буду в порядке.

Глаза поднявшей на него личико Жозефины алчно блеснули на слове «ванна», стыдливо прикушенные губки растянулись в многозначительной улыбке.

— Ну смотри, — хмыкнул полиморф. — Только хер я ваше барахло еще раз потащу!

Глава 3

Белый город. Город тысячи дворцов. Город тысячи тайн. Город тысячи сказок и легенд. Город, видевший гибель и возрождение целого света. Город, видевший рассветы и закаты цивилизаций, империй и народов. В незапамятные времена ныне мертвые древние боги возвели Белый город на берегу Ам-Альбаар в заливе Балур-калидж и привели сюда древних яльмаллей. Из Белого города яльмалли отправляли свои торговые и военные корабли, покоряли дикие народы и основывали колонии на дальних берегах, объявляя себя владыками Ам-Альбаар. Но яльмалли исчезли, не сумев одолеть илоев в затянувшейся на века борьбе за господство над морем, исчезли их боги, а Белый город остался. Богатейший город Первой империи, протянувшейся от сурового снежного севера Ла-Арди до жарких пустынь Гу-Туни. Любимый город императора Гая Мартелла Агрии. Город, воспетый илойскими поэтами. Город мира и процветания в разрываемой на части, умирающей под ударами безжалостных орд свирепого Менниша империи. Столица илоидской Этелы, не прекращающей войны за илойское наследство с варварской Ландрией. Столица молодого халифата Альмукадов, под темно-синими саабиннскими знаменами отбивших святые земли Рахарарум и Араму у несущих язычникам каритатис ваарианнства пламенных рыцарей. Осуществленная мечта всей жизни Ландрийского Льва Сигизмунда Шестого. Долгожданный приз Мекметдинов, заливающих Этелу пурпуром из сердца Сель-Джаар. Город-ключ. Город-замо́к. Город, в котором можно купить товары со всего мира. Город, что дороже Садимовой казны.

Шамсит, на шпилях дворцов которого величественно реют пурпурные знамена золотого солнца Альджара, победившего триязыкое пламя Единого.

* * *

Тарак-Мутаби, некогда символ мощи Альмукадов, древняя неприступная белая крепость надежно хранила Шамсит от посягательств с моря не одно столетие ровно до тех пор, пока в Балур-калидж не вошли корабли Сигизмунда Гольденштерна, оснащенные мощными, дальнобойными пороховыми орудиями. Имперский флот сокрушил старые стены, войска кайзера-завоевателя захватили и разграбили богатый Белый город, и больше века над перестроенной Тарак-Мутаби реяли золотой и алый львы Империи. Пока двенадцать лет назад из песков Сель-Джаар в Шамсит не пришли Мекметдины, окончательно вытеснившие ландрийцев из Этелы раз и навсегда. Яфар-Мурад, султан-освободитель, исправно учившийся у врага, непримиримый противник старого, не пожелал, чтобы древняя Тарак-Мутаби олицетворяла мощь его необъятной империи, и повелел заложить новую крепость, Ядид-Калеат, согласно всем современным фортификационным законам строительства. Крепость достроили через четыре года после его смерти, уже при его сыне, Сулейман-Яфаре, султане-реформаторе, прозванном челядью за глаза «Ландрийцем». При нем же Тарак-Мутаби стала тюрьмой для политических заключенных и вместо былой славы защитницы Шамсита снискала себе мрачную и зловещую славу страшного узилища для неугодных султану, из которого только два выхода: либо вперед ногами, либо вниз с четырехсотфутовой высоты на скалы, омываемые Ам-Альбаар.

— Ненавижу тюрьмы, — поежился Гаспар, оценивая высоту белокаменной крепости в лучах вечернего солнца.

Жозефина оторвалась от созерцания оживленного порта далеко внизу, куда вели широкие ступени, вырубленные в тверди крутой скалы, выжженной беспощадным этельским солнцем и истерзанной эрозией. Она окинула взглядом высокие белые стены с зубцами, видимые ей три башни с куполообразными крышами, узкие решетчатые окна-бойницы, огромные крепкие, надежные ворота и пологий спуск, ведущий от тюрьмы к прилегающей мощеной улице, по которой прохаживались вечерние прохожие.

— Ничего особенного, — улыбнулась Жозефина. — Тюрьма как тюрьма. Только белая.

— Ты явно не видела Турм, — мрачно проговорил тьердемондец. — Тоже ничего особенного, пока внутри не окажешься. И поверь, тебе бы этого не хотелось.

— А что мне там делать? — беззаботно пожала плечами Графиня. — Я же дура, в башке одни потрахушки и безделушки, а дура и Турм — вещи несовместимые.

Они стояли под пыльным тряпичным навесом у стены какой-то лавки, из которой тянуло фруктами. Лавка была закрыта — хозяин уже свернул всю дневную торговлю и ушел на вечерний намаз. Чародейка привычно обнимала Гаспара за талию, тот ее — неловко за плечи. Хоть он и держался на ногах крепко и уверял, что в полном порядке, его приступы в последнее время становились все чаще. Жозефина подумывала, что Гаспар не далек от дня, когда для глушения боли перейдет на олт, а это уже совсем дрянное дело. К тому же, ей не хотелось, чтобы дорогой и модный сюртук извалялся в пыли — она любила красиво одетых мужчин.

Говорили между собой по-тьердемондски. Жозефина любила этот язык, и владела им как вторым родным, хотя за долгую и усердную практику так и не избавилась от менншинского акцента полностью. Он был почти не заметен и на него никто не обращал внимания, если только не сравнивать с чистым лондюнором Гаспара. И, откровенно говоря, она завидовала ему и злилась за страшный удар по самолюбию.

— Объясни, зачем тебе этот свидетель?

— Он видел убийцу, — задумчиво сказал Гаспар, присматриваясь