наткнулась на свежую могилу, на которой возвышалась гора рыхлой земли, и остановилась, чтобы прочесть имя на маленьком деревянном кресте. Эми Мартин. Имя было совершенно незнакомым. Девушка погибла в семнадцать лет. Наверное, ее погубила страшная болезнь. А может, тяжелые роды. По спине пробежали мурашки. Если и мне суждено умереть в столь юном возрасте, значит, я уже прожила полжизни. Как же мало времени отведено! Слишком мало, чтобы тратить его на поимку глупого шпиона. Труса, который и лица своего показать не смеет! Я убрала в мешочек последние окаменелости, оставшиеся на моем пути.

— Может, я и глуп, но не настолько! И знаю, что на траве такие сокровища не валяются! — заявил кто-то позади меня.

Я так подскочила от неожиданности, что выронила парочку «ногтей дьявола».

Резко обернувшись, я яростно уставилась на незнакомца.

— Как тебе не стыдно тайком подкрадываться к людям! Да еще на кладбище! — возмущенно воскликнула я, а потом вдруг узнала стоящего передо мной человека.

Это был точно мой шпион!

Он хохотал. Такого я стерпеть никак не могла. Я кинулась на него, словно разъяренный бык, ударила головой в грудь и повалила на землю.

Шпион мгновенно затих, пошатнулся и рухнул. Падая, он беспомощно размахивал руками, но его это не спасло. О землю он ударился с жутким глухим стуком и закрыл глаза. Все случилось стремительно — и вдруг время замедлилось.

Я убила его!

Такой была первая мысль, пришедшая мне в голову. Наверное, он слишком сильно ударился головой и погиб!

Я убила его! Убила мальчика из богатой семьи, который, по сути, ничего плохого мне не сделал, разве что без конца докучал! Убила одним ударом!

И теперь уж меня наверняка вышлют из страны — или даже повесят!

6. Французишка Генри вовсе не из Франции

Я застыла над телом мальчика из богатой семьи. Убитого мною мальчика.

Лицо у него было белым, как грудь чайки. Кудри рассыпались по земле, словно русалочьи локоны.

Я не знала, что делать.

А потом мальчик вдруг задрожал всем телом. В уголках глаз появились крохотные морщинки. Плечи запрыгали по земле, то поднимаясь, то опускаясь, и послышалось громкое фырканье — так иногда фырчат свиньи.

Мальчик открыл небесно-голубые глаза. Потом сел и принялся стряхивать травинки с волос.

— Вот вы и попались! О месть! Как ты сладка!

Я вам уже рассказывала, что ненавижу, когда надо мной потешаются? Так вот, это чистая правда. Просто терпеть не могу. Мне ужасно захотелось еще разок его ударить. На этот раз — со всей силы. Он увидел гнев в моих глазах и улыбнулся, протянув мне белую ладонь.

— Генри де ла Беш к вашим услугам, мэм. Пожмите же мне руку!

— Не буду я французишке руки пожимать, — отрезала я. В этот момент меня никто не разубедил бы. Все мы наслышаны о том, что творилось на войне с Бонапартом (или стариной Бони, как мы его называли). Он провозгласил себя великим императором, хотя росту в нем было всего три фута. Чуть ли не каждый день жителям напоминали о том, чтобы они были осторожнее, потому что ночами по нашим берегам бродили шпионы, притворяясь рыбаками и английскими моряками.

Мальчик поднялся и отряхнулся.

— Я такой же англичанин, как и вы. Мой род уже много поколений живет в Англии.

— Так я тебе и поверила! Чего же ты тогда за мной по пятам ходишь? Да еще прячешься? А потом убегаешь! Ты самый настоящий шпион! Шпион и трус!

— Уверяю вас, это вовсе не так.

— Зачем ты тогда вечно за мной таскаешься как приклеенный, все время подглядываешь, а потом даешь деру? Зачем следишь за каждым моим шагом? Нет, ты точно шпион!

Мальчишка пожал плечами.

— Простите. Я немного застенчив, только и всего. А вы вечно так заняты… то копаете, то торгуете.

— Так, значит, ты и впрямь видел, как я продала той леди «бараний рог»! Признавайся, ты хотел выкрасть мои находки? И деньги!

— Нет же! Нет! Просто мне ужасно интересно, чем вы занимаетесь. Вот я и…

— Что?! — так свирепо, как только могла, спросила я.

Он убрал волосы со лба и посмотрел мне в глаза.

— Надеялся, что вы разрешите вам помочь. Сопровождать вас. Я бы охотно у вас поучился! Вы настоящий мастер своего дела! А я… глупец.

— Ну уж с этим никак не поспоришь. Невежда, каких поискать, — согласилась я, хотя, признаться, мне было приятно услышать просьбу о помощи от того, кто старше и богаче меня. — Всему, что я знаю и умею, меня научил отец. Пусть и твой тебя научит!

Лицо его вдруг приняло странное выражение. Казалось, он вот-вот расплачется. Еще и нюня!

— Мой отец погиб, — ответил он.

— Как?

Генри вскинул на меня взгляд — пронзительный, почти гневный.

— Не стоит задавать таких вопросов.

— Но почему? Мне очень хочется узнать правду, а кроме тебя мне ее никто не расскажет!

Он со вздохом опустился у самой могилы и тут же подскочил, словно ошпаренный. Мне вновь показалось, что он вот-вот разрыдается.

— Мы с матушкой об этом не говорим. Никогда. — Он и впрямь начал плакать, а лицо у него побагровело и покрылось пятнами.

Я снова не знала, как поступить. Мальчикам ведь не пристало реветь. Джозеф никогда не плакал.

Генри утер лицо большим носовым платком. Я все ждала разъяснений, и, наверное, он почувствовал мое нетерпение, потому что с трудом пробормотал, шмыгая носом:

— Что-то вы не слишком любезны. А для де­воч­ки — особенно.

— Что-то ты не слишком храбрый. А для мальчика — так тем более, — тут же отозвалась я. — И вообще, кто сказал, что девочки всегда должны быть любезными?

Он еще раз шумно втянул носом воздух и принялся яростно тереть глаза:

— Кто сказал, что мальчики всегда должны быть храб­рыми? Очень надеюсь, что вы так и не узнаете, каково это — потерять отца.

— Нет, ну это уж полная чепуха! Мой отец не вечен. Ничто не вечно. Вот только слезами отца не вернешь. Матушка днями напролет рыдает об умерших младенцах, но ни один из них еще не ожил. Смерть есть смерть. С ней ничего не поделаешь, так что надо просто жить, пока живется.

— Вот это сила духа, — отозвался он. — Вас, наверное, так же трудно сломать, как эти ваши окаменевшие «сокровища».

Я пропустила его замечание мимо ушей.

— Так как он погиб? — повторила я свой вопрос.

Отец частенько говорил, что я упряма и если уж за что-то взялась, то никогда не отступлюсь — словно собака, не желающая никому отдавать свою кость. В тот миг я и впрямь чувствовала себя собакой и не собиралась уступать свое лакомство. Недаром упрямство — мое главное качество, и так будет всегда.

Лицо у Генри вновь раскраснелось — но уже не от слез, а от злости.

— Если вам интересно, он умер от лихорадки. На Ямайке. Во время первой поездки на нашу плантацию. Заболел и умер. Это была страшная и мучительная смерть. Его постоянно тошнило. Он ме­тался по постели в агонии. Все тело горело и ли­хорадило. А потом… его не стало! Ну что, вы довольны? А еще вас, наверное, позабавит новость о том, что корабль, на котором мы с матушкой возвращались в Англию, потерпел крушение и мы едва не утонули! Так-то! Ну что? Довольно трагедий или еще подавай?

Я была поражена. Рассказ о смерти отца меня не слишком впечатлил, но тот факт, что Генри выжил после кораблекрушения, меня прямо-таки восхитил. Мне страшно захотелось во всех подробностях расспросить его о случившемся. Казалось, он прочел мои мысли, потому что продолжил:

— Вижу, вам это все интересно до жути, будь оно неладно. Тогда потрудитесь вообразить, каково это — когда у тебя сначала отнимают отца, когда матушка рыдает не переставая, отказывается от еды и чахнет день ото дня, когда вам с ней приходится похоронить отца на чужбине и отправиться по морю домой, а потом… — Он ненадолго прервался и высморкался. — А потом вы попадаете в чудовищную бурю и гигантские волны размером с утес бросают ваше