Некоторые из них, возможно, до сих пор томятся в тюрьме. Я не могу утверждать это наверняка, не знаю даже, как их зовут и много ли таких ребят, и потому уж точно не заслуживаю ничьего восхищения.

Все мое остроумие, вся моя способность находить блестящие ответы мгновенно убежали и спрятались куда-то в самые дальние уголки разума. Стало слышно, как Зеб неловко переминается с ноги на ногу. Никто не знал, что сказать.

Зато Энджи прекрасно знала.

— Гм, думаю, не каждому это дано — стать продажной тварью, — громко заявила она. — Не каждому по силам сидеть в тайном бункере и наблюдать, как людей бросают в тюрьму, избивают, пытают, как они исчезают навсегда. Не каждый способен получать щедрую зарплату за свои труды в ожидании, пока их жалкая совесть окончательно переполнится и вынудит их бросить все и бежать куда-нибудь в Мексику, на пляж, чтобы там нести расплату за свои поступки.

В ночной тьме я невольно улыбнулся. Молодец, Энджи! Мои грехи были скорее пассивными: я мог бы сделать больше, но не сделал. Я грешил недеянием, а Маша поступила куда хуже — она грешила деянием. Совершила очень, очень много плохого. И давно пытается загладить свои преступления. Так что кому-кому, но уж никак не ей меня стыдить.

И снова наступило долгое молчание. У меня руки чесались швырнуть флешку в песок и уйти. Знаете, что меня остановило?

Зеб.

Потому что Зеб был настоящим героем. Он сумел выбраться из тюрьмы Гуантанамо-в-Заливе, но после этого не скрылся, а пришел к школе имени Чавеса и передал мне записку от Дэррила. Мог бы просто удариться в бега, но не сделал этого. А я в благодарность разболтал его секреты всему свету, подставил его. Делу борьбы с системой посвятила себя не только Маша, но и Зеб. Они ребята дружные. Я перед ним в долгу. Мы все перед ним в долгу.

— Ну хватит. — Я усилием воли подавил все свои дурацкие эмоции, попытался отыскать хоть каплю того дзен-спокойствия, которое снизошло на меня в храме. — Хватит. Да, это нечестно, ну и пусть. Жизнь вообще штука нечестная. Флешка у меня, что мне с ней сделать?

— Сбереги ее. — Голос Маши снова вернулся в бесчувственную зону — похоже, она при необходимости легко отступала туда. — И если когда-нибудь услышишь, что со мной или с Зебом что-нибудь случилось, обнародуй эту информацию. Кричи о ней на каждом углу. И если я однажды попрошу предать ее гласности, так и сделай. И если ровно через год, к пятнице на следующем Burning Man, не получишь от меня вестей, выложи ее в сеть. Как думаешь, справишься?

— Думаю, мне это по силам.

— Пожалуй, даже у тебя хватит ума не провалить это дело, — заявила Маша, но я видел, что она просто надела свою привычную маску крутышки, и не стал обижаться. — Ну ладно. Я пошла. Постарайся не напортачить.

Захрустел песок под ногами. Она ушла.

— Малышка, увидимся в лагере! — крикнул ей вслед Зеб, и меня снова ослепил свет его налобного фонаря. Он схватил из корзины булочку и жадно вцепился в нее зубами. — Я люблю эту девчонку, ей-богу, не вру. Но до чего же она дерганая! Как пружина на взводе.

Это было настолько очевидной истиной, что нам ничего не оставалось, кроме как рассмеяться. Потом выяснилось, что у Зеба припасено немного пива, добытого в подарочной экономике, а у меня во фляжке плескался концентрат холоднозаваренного кофе, и мы, допив пиво, переключились на него, чтобы стряхнуть с себя алкогольную расслабленность, а потом всем понадобилось в туалет, и мы вышли обратно в ночную пыльную плайю.

Глава 3

Весь день с раннего утра самые разные люди твердили, что по прогнозам на нас надвигается пыльная буря. Мне почему-то казалось, что в эту самую бурю достаточно будет подоткнуть шарф под нижний край защитных очков — я так делал всегда, если на плайе поднимался ветер.

Не тут-то было. Когда мы распрощались с Зебом и побрели назад, к шумному цирковому круговороту, на нас обрушилось стихийное бедствие. Ночь побелела от взметнувшейся в воздух пыли, лучи фонариков отражались от нее и били нам в лицо, создавая сероватую мглу, и, казалось, ей нет ни конца ни края. Это напоминало густой туман, который частенько, особенно в середине лета, опускается на Сан-Франциско, заставляя туристов в шортиках и маечках дрожать от холода. Но сквозь туман трудно видеть, а в пыльную бурю трудно — да что там, почти невозможно — дышать. Из глаз и носа хлынуло в три ручья, губы покрылись коркой засохшей пыли, каждый вздох вырывался судорожным кашлем. Мы ковыляли, шатаясь, и крепко держались за руки, потому что понимали: разожмем пальцы — и буря поглотит нас навеки.

Энджи притянула мое ухо к своим губам и прокричала:

— Надо под крышу!

— Знаю! — отозвался я. — Пытаюсь понять, где наш лагерь. Кажется, мы где-то между Девятью Часами и В.

Кольцевые дороги, опоясывавшие центральный лагерь, обозначались буквами алфавита. Наша палатка стояла на Семь Пятнадцать в кольце L, на далекой окраине. В нормальную погоду мы дошли бы туда минут за пятнадцать и прогулка была бы приятной. Но в такую пылищу… Хорошо, если доберемся за несколько часов.

— Забей, — сказала Энджи. — Надо прятаться сейчас, куда угодно.

Я споткнулся об арматурную железяку, вбитую в землю и увенчанную рваным теннисным мячиком, — кто-то приспособил ее под колышек для палатки. Чуть не упал, меня удержала только железная хватка Энджи. Она потащила меня дальше.

Впереди замаячило сооружение — гексаюрта, построенная из треугольных пенопластовых плит, скрепленных скотчем. Снаружи ее покрывал изолирующий слой из пузырчатой упаковочной пленки, выкрашенной в серебристый цвет. Мы ощупью нашли дверь — пенопластовую плиту на петлях из липкой ленты с одного края и с петлей вместо дверной ручки. Энджи уже собиралась дернуть, но я жестом остановил ее и постучал. Буря бурей, но нехорошо врываться в дом к незнакомым людям.

Над плайей завывал ветер. Если внутри кто-то и есть, сквозь этот рев не услышишь. Я хотел было постучать еще раз, но тут дверь распахнулась, выглянуло бородатое лицо.

— Входите!

Нам не надо было повторять дважды. Мы юркнули в дверь, и она захлопнулась за нами. Я все равно почти ничего не видел — очки стали непрозрачными от пыли, а свет в гексаюрте был тусклый: несколько светодиодных фонариков, задрапированных прозрачными шарфами.

— Глянь, как буря-то разыгралась, — послышался из полутемной глубины юрты веселый хрипловатый голос. — Джон, ополосни-ка их, прежде чем впускать.