ядовитые растения. Помощь людям – призвание, которое ее мать одобряла безоговорочно. Было время, когда Шафран с уверенностью бы сказала, что ее отец солидарен с ней.

Она отложила письмо в сторону.

Ее взгляд притягивал большой потрепанный конверт из города Макапа, Бразилия. Она провела пальцами по беспорядочным каракулям, оказавшимся ее именем, и осторожно вскрыла письмо.

Сначала Шафран увидела фотографию, сложенную в папиросную бумагу. На фоне разбитого лагеря, окруженного размытыми деревьями, стояла в три ряда группа мужчин. Они серьезно смотрели в камеру, их широкие рубашки и брюки были изрядно изношены и испачканы. Как всегда широкоплечий и подтянутый, доктор Лоуренс Генри непринужденно стоял в центре снимка. Шафран прищурилась, выискивая среди знакомых лиц одного конкретного биолога.

Она нашла его с краю в дальнем ряду. Александр Эштон был почти неузнаваем, его лицо скрывала короткая темная борода. «Как жаль, что в наши дни молодые люди не носят бороду», – подумала Шафран, покусывая нижнюю губу. Выражение его лица было серьезным, как это часто бывало; брови над темными глазами нахмурены, губы сжаты в тонкую линию. Черные непослушные кудри отросли. Она долго рассматривала расплывчатые линии и тени на его лице, затем перешла к остальным деталям. На нем была рубашка без воротника, с глубоким вырезом на груди, галстука не было и подавно. На руке виднелась повязка, хорошо заметная при закатанных рукавах.

Шафран удовлетворенно вздохнула. Эта борода очень шла Александру. Отложив фотографию в сторону, она взялась читать письмо.

23 июля 1923 г.

Дорогая Шафран,

Благодарю за ваше последнее письмо. Я читал его с наслаждением, пока мы плыли вверх по реке в Сантарем, где встречаются реки Тапажос и Амазонка. Приведенная вами цитата из Уолта Уитмена идеально описала то, что я видел вокруг, когда мы преодолевали милю за милей в дикой природе. Наша планета и правда временами пугает своей буйностью и необъятностью, но я чувствую, что начинаю понимать, по словам Уитмена, божественность джунглей. Хотя мы здесь уже девять недель, все деревья, вся живность все лагуны и заливы, что встречались на нашем пути, – лишь капля в море по сравнению с тем, что представляет собой вся Амазонка. Я бы хотел, чтобы вы тоже насладились этим зрелищем.

Шафран улыбнулась при этих словах. Как же приятно было уловить в них что-то нежное.

…Никаких новых ужасов не произошло с тех пор, как Трумонта укусила та змея, о чем я писал в предыдущем письме. Кстати, он полностью выздоровел и присоединится к нам через пару недель, когда мы вернемся из Сантарема. С нетерпением жду возможности передать ему работу, которая в его отсутствие пала на мои плечи. Добыть образцы, которые вы так жаждете получить, и без того непростая задача.

Вам будет приятно узнать, что я нашел половину из них, хотя нет уверенности, что получится привезти их в полном объеме, поскольку собрать образцы мы сможем не ранее, чем за месяц до отправления отсюда. Особенно легко было найти стрихнос[11]. Многие из наших гидов категорически не разрешали мне прикасаться к его плодам. Похоже, они думают, что я собирался их съесть, так что я выучил на их языках фразу «Я не собираюсь это есть, я не идиот». Но, боюсь, они мне не поверили.

С ее губ сорвался легкий смешок. Его тонкий юмор всегда был непредсказуем.

Из-за большого расстояния и особенностей наших задач в Сантареме я не уверен, как скоро я смогу отправить вам следующее письмо. К тому времени, когда вы будете читать эти строки, мы успеем приехать в город и вновь покинуть его и будем отсутствовать несколько недель. По словам доктора Генри, на этом отрезке пути нас либо убьют во сне (покушаться будут целых три туземных племени), либо на нас нападут какие-нибудь злобные твари. Думаю, он просто взвинчен и измотан из-за всей этой работы с ядами. Я напишу вам, если меня не изувечит ядовитое манго.

Надеюсь, вы довольны успехами в учебе и у вас все благополучно.

Ваш Александр Эштон

P.S.: На фотографии, которую я приложил, изображена наша команда, с которой я буду путешествовать весь следующий месяц. Уверен, вы сразу заметите повязку на руке. Не волнуйтесь, у меня случился небольшой спор с ягуарунди[12] о том, смогу ли я вскарабкаться на его дерево. Очевидно, нет.

Шафран перечитала письмо еще раз, а затем вернулась к фотографии и неприлично долго разглядывала ее.

Когда Элизабет позвала ее ужинать, она аккуратно спрятала письмо в ящик вместе с другими посланиями из Бразилии, а снимок оставила, чтобы вернуться к нему позже. Кажется, образ Александра Эштона с мужественной бородой надолго поселился в ее мыслях.

Глава 4

Два дня спустя Шафран позвонила инспектору Грину из университета, чтобы поделиться своими догадками насчет букетов.

Она вновь обошла все возможные книжные магазины и библиотеки, но ей так и не удалось отыскать хоть один цветочный словарь. Впрочем, даже не имея другого источника для подтверждения своей теории, Шафран могла с уверенностью сказать инспектору, что первый букет, похоже, означает обвинением, а второй – своего рода предупреждение.

«Странно, что цветы прислали перед убийством, – подумала она, поднимая трубку. – Что за убийца предупреждает свою жертву таким необычным способом?»

Девушка сомневалась, стоит ли вообще делиться своей идеей с инспектором Грином, но испытывала вину за то, что предоставила ему так мало полезной информации, когда он обратился за помощью именно к ней.

Шафран попросила соединить ее с полицейским участком и устроилась на табурете, примостившемся в телефонной будке, стоявшей на первом этаже северного крыла. В ожидании соединения она намотала шнур на палец и принялась разглядывать слова, нацарапанные на белой стене озорными руками.

Вскоре в трубке раздался голос инспектора:

– Мисс Эверли, чем могу помочь?

Сделав глубокий вдох, Шафран ответила:

– Знаю, что шансов мало, но я попыталась интерпретировать значения букетов, используя викторианский словарь по флориографии, и похоже, они оба имеют довольно специфические послания.

К будке подошел мужчина, явно желавший сделать звонок. Он был темноволосым и невзрачным и нервно постукивал ногой по черно-белой плитке. Шафран с извиняющимся видом улыбнулась ему.

Немного помолчав, инспектор спросил:

– Что такое флориография?

Разумеется, он подумает, что Шафран сошла с ума, предложив ему столь странную теорию. С неожиданной для самой себя храбростью она приступила к объяснению:

– Эту практику применяли в викторианскую эпоху для передачи посланий через цветы. Сказать что-то напрямую считалось бестактным, вместо этого посылались особым образом составленные букеты.

– Ясно, – задумчиво ответил инспектор.

– Я