Кухня, в которую я попала, оказалась большой, с низкими потолками и полом из красного кафеля. Даже самая придирчивая хозяйка, какой всегда была моя мать, не смогла бы найти здесь ни одного изъяна — все вокруг сверкало чистотой, в воздухе витали ароматы пряностей, от готовящихся на плите блюд исходили аппетитные запахи. В кухне, кроме меня и пожилой женщины, открывшей мне дверь, находилась еще и молоденькая девушка, стройная и темноволосая. Стоя возле раковины, она чистила и мыла овощи. При моем появлении она обернулась, и ее глаза изумленно распахнулись. Кухарка держала мою карточку двумя пальцами, недоуменно поворачивая ее в разные стороны. Судя по всему, ей еще не приходилось сталкиваться с подобной ситуацией, и она не имела ни малейшего представления, как ей вести себя и что делать с кусочком бумаги, который находился у нее в руках. Наконец она пожала плечами, по-видимому, приняв какое-то решение, и указала мне на один из стульев, стоящих вокруг длинного стола. Улыбаясь, я отрицательно покачала головой. Она еще раз посмотрела на визитку, пожала плечами, после чего все же выплыла из кухни.

Потекли минуты томительного ожидания. Честно говоря, я уже сожалела, что отклонила предложение пожилой женщины и не присела. Стоя как столб посреди комнаты, я чувствовала себя по-дурацки: руки мои были судорожно сжаты, ноги напряжены. Девушка, продолжая заниматься овощами, время от времени украдкой поднимала на меня полные любопытства глаза и начинала хихикать. Скорее всего, она была принята в услужение еще в те дни, когда по дому сновало несколько дюжин работников. Вместо обычной формы она была одета в плотно облегающую юбку, стеснявшую ее движения, и в не менее облегающую вязаную блузу. Когда она в очередной раз уставилась на меня, я, улыбаясь, произнесла заранее выученное приветствие, после чего ее хихиканье перешло в откровенный звонкий смех.

На обратной стороне карточки, которую я вручила кухарке, я написала: «Мне необходимо повидаться с вами. Речь идет о вашем внуке». Я не думала о красоте слога, мне надо было как можно короче изложить причину своей настойчивости. Когда кухарка вернулась, я уже была готова к тому, что она выставит меня за дверь, но вместо этого она жестом предложила мне следовать за ней.

Мои каблуки выстукивали дробь по каменному полу, затем их цокот заглушил ковер, потом мы опять услышали, как отдаются мои шаги, теперь уже по мрамору; это были единственные звуки, сопровождавшие нас по дому. Вряд ли я смогла бы описать комнаты, коридоры и холлы, по которым мы проходили: сердце, казалось, выскочит из груди, в желудке чувствовалось противное жжение, в ушах молотом отдавался перестук каблуков. Мысли прыгали в моем воспаленном мозгу. Я думала, что кухарка передаст меня дворецкому, горничной или какому-нибудь лакею, но она все вела меня по бесконечным коридорам до тех пор, пока мы не подошли к очередной двери и не открыли ее.

Комната была залита ярким солнечным светом. При взгляде на это изумительное помещение с ослепительно белыми стенами и позолоченными деревянными украшениями невольно напрашивалось сравнение с шампанским в хрустальном фужере. В тот момент я была слишком взволнована, чтобы обратить внимание на изящные детали отделки, глаза мои устремились на женщину, сидящую за столом возле французских дверей. Она не встала при нашем появлении.

Картина, которую я рисовала в своем воображении, рассыпалась, как стекло от удара камнем. Конечно, в наше время любой может ошибиться, представляя себе пожилого человека, но я была готова поклясться, что женщине, которую я видела перед собой, было чуть больше сорока лет. Солнце падало на нее таким образом, что невозможно было ошибиться в определении ее возраста. Я допускаю, что умелое использование хорошей косметики может скрыть следы, оставленные беспощадным временем на лице человека, но не до такой же степени... Ее чистый высокий лоб отметал всякие мысли о косметических средствах. Волосы были изумительного оттенка серебристой меди, глаза казались серыми, правда, без того стального блеска, которым отличался взгляд Барта, они были темнее и напоминали старинные тонированные зеркала.

Я была уверена, что выгляжу совершенно бестактной, разглядывая хозяйку. Ее губы неожиданно приоткрылись, и она негромко произнесла:

— Вы ведь не говорите по-итальянски, не так ли?

— Нет, извините.

— В таком случае мне придется говорить по-английски, хотя я и не люблю этот язык. Вы писали мне, причем не единожды. Я надеялась, что, не получив от меня ответа, вы поймете, что я не желаю поддерживать с вами никаких отношений.

Я попыталась вставить хоть слово, но она прервала меня повелительным жестом.

— Я не могла даже предположить, что вы предпримете попытку явиться сюда. Если вы рассчитываете вытянуть из меня деньги, то боюсь, что вас ждет разочарование. Я не намерена давать вам ни пенни. Я достаточно ясно изъясняюсь?

— Более чем ясно.

— Великолепно. — Она отвела от меня взгляд и тронула кнопку звонка, стоящего на столе. — Мне больше нечего вам сообщить. Всего доброго, мисс... — графиня демонстративно бросила взгляд на мою визитную карточку, которую держала в руках, — мисс Малоун.

Мой папа частенько говаривал, что нас, Малоунов, нельзя оскорблять безнаказанно. В моем отце было шесть футов и три дюйма роста. Я на десять дюймов ниже и на сотню фунтов легче его, но, как он сам признавал, размеры в подобной ситуации не играют никакой роли.

Медленно и с чувством собственного достоинства я произнесла:

— Не мисс Малоун. Я — миссис Морандини. Я была женой вашего внука, графиня.

Она откинулась назад в своем кресле, скрестив руки перед собой, на лице ее застыла недовольная маска. Мне трудно сказать, какой эффект произвела моя коротенькая речь, если она вообще что-либо значила. Я еще до конца не осознала, что я только что наделала, как в ответ на ее звонок открылась дверь. Вошедшая оказалась не кухаркой, которая привела меня сюда, а более плотной и смуглой женщиной с небольшими усиками и удивительно черными волосами. Она бросила на меня быстрый оценивающий взгляд и тут же отвела глаза.

Графиня что-то сказала ей по-итальянски. Она с достоинством кивнула в ответ и вышла, успев еще раз окинуть меня быстрым, внимательным взглядом, в котором не было и тени доброжелательности. Мне почему-то показалось, что графиня несколько изменила свое первоначальное мнение обо мне и тот приказ, который она только что отдала, несколько отличается от ее первоначального намерения.

Тем не менее, она не произнесла больше ни слова. Я тоже хранила молчание. Она должна была сама решить, как ей реагировать на мой вызов. Во мне начало закипать негодование. Мне хотелось сказать какую-нибудь резкость, чтобы она осознала, насколько грубы и бестактны для аристократки ее манеры. Но я просто позволила себе без приглашения усесться в стоящее поблизости кресло с обивкой из желтой парчи. Оно оказалось ужасно неудобным.

Думаю, мое поведение здорово удивило графиню. Ее изогнутая бровь недовольно приподнялась. В ответ я послала ей самый безмятежный взгляд, который только смогла изобразить. Так мы и сидели с ней в молчаливом ожидании, ничем не выдавая своих чувств, до тех пор, пока не вернулась служанка.