призывы и попытки обновить филологию за счет возвращения к герменевтическому фундаменту любой интерпретации. Объектом исследования должно было стать не нормативное, а специфическое, то есть как раз то, что не повторяется. Поэтому в качестве предмета и цели изучения предлагалось в первую очередь то, что делало характер и функцию литературы особенными на фоне других средств коммуникации. В центре рассмотрения, как манифест людского творчества, оказывались литература и искусство с их подчеркнуто эстетическим процессом осмысления действительности. По мнению представителей этой точки зрения, задача литературоведа состояла в том, чтобы описать непередаваемое метаязыком, индивидуальное, исторически уникальное воплощение творческих способностей человека.

Несмотря на (сознательно здесь преувеличенные) фундаментальные различия этих двух позиций, оба направления постоянно использовали общие знания, и в особенности терминологию, накопленные семиотикой, которая, очевидно, занимает промежуточное положение между гуманитарными и естественными науками.

Если же немного смягчить противоположности в обсуждаемой дихотомии и попытаться найти в двух позициях сходства, появившиеся благодаря семиотике, можно будет легко обнаружить, что их конечные цели одинаковы и различаются лишь при поверхностном взгляде. Тем не менее заметны отличия в том, как в целом интерпретируется структура объектов изучения.

Вернемся, однако, к нашему исходному вопросу об отношении семиотики и филологии. Проблему взаимодействия семиотики и филологии можно сформулировать и следующим образом: почему, несмотря на существование таких понятий, как семиотика театра, семиотическая морфология и т. д., продолжают использоваться названия дисциплин «литературоведение» и «лингвистика» - почему они не включаются в более общий термин «семиотика»? Разве мы не увидели во вступительной части, что процесс образования знаков во всех этих областях если не идентичен, то во всяком случае весьма схож? Такое переименование дисциплин было бы естественным и по причине других общих моментов при формировании знаков. И в семиотике, и в названных самостоятельных дисциплинах находится целый ряд критериев (ср. наличие набора знаков, правил совмещения знаков, функций знаковой системы и т. д.), которые могли бы стать единым фундаментом. И, конечно же, нашлось бы много дополнительных признаков и характерных черт, которые оправдывали бы интеграцию семиотики и упомянутых научных областей. Или следует считать, что семиотика рассматривает только общие основы процессов и результатов формирования знаков, а филология ограничивается изучением структур символов, характерных для художественных текстов? Но так как процесс образования знаков и другие упомянутые сходства не ограничиваются семиотикой и филологией, а могут быть обнаружены также в других науках, то есть, очевидно, входят в число формообразующих условий, вопрос об отношении филологии и семиотики должен быть проработан более основательно. Он может быть дополнен проблемой взаимодействия филологии и лингвистики, филологии и теории коммуникаций, кибернетики, информатики, возможно также биологии, физиологии, психологии, социологии и так далее.

В то же время следует констатировать: при сравнении понятийного аппарата классической семиотики с терминологией перечисленных самостоятельных областей становится очевидным, что семиотика действительно больше интересуется общими вопросами сущности знаков, их возникновения и взаимодействия, в то время как отдельные науки анализируют специфические свойства объектов исследования. Самостоятельные дисциплины, как правило, отказываются от слишком общих формулировок выводов, тем самым также обнаруживая отличие от семиотики.

Кроме того, можно наблюдать, что если выводы, сделанные в рамках отдельных дисциплин, не могут быть переформулированы (или во всяком случае проинтерпретированы) на семиотическом уровне, то они чаще всего оказываются нерелевантными и/или недостаточно систематичными для семиотики, чтобы быть ею принятыми. Представители самостоятельных дисциплин, напротив, достаточно часто реагируют со смесью презрения, недоверия и скепсиса на обобщительные выводы семиотики, касающиеся их области исследования. Таким образом, для одних формулировки оказываются слишком общими или тривиальными и поэтому неподходящими для практической работы; для других -недостаточно четкими / систематичными и в целом слишком частными.

Очевидно, что при вопросе о системе взаимоотношений семиотики и филологии, как и других наук, вполне можно исходить из их типологических общих и особенных черт, однако на практике оценка этого взаимодействия оказывается весьма различной и зависит от ожиданий каждой конкретной дисциплины.

Прояснить характер отношений между семиотикой и самостоятельными дисциплинами, а также значение взаимного влияния этих наук на данный момент лучше всего - по крайней мере наиболее последовательно - способно рассмотрение исторического фона этой взаимосвязи, а также конкретных и общих целей отдельных наук.

В историческом плане взаимодействия с семиотикой стоит уделить внимание прежде всего тем наукам, которые в ходе своего развития вели интенсивную проработку методологии, имеют сложившуюся терминологию и не только претендуют на системный подход, но и преследуют ряд схожих целей. Здесь я в первую очередь имею в виду лингвистику и теорию коммуникаций, но частично также и филологию. Общим для них - как уже многократно показано - является изучение формально или функционально похожих фигур повторения с целью установления и систематизации характера их регулярности. Также к сходствам относится изучение взаимодействия формальных, семантических и идеологических проявлений и закономерностей на основе системно-теоретических аспектов.

На базе уже сказанного можно понять: благодаря схожей области интересов упомянутых независимых дисциплин прежде всего лингвистический структурализм (в особенности фонология) оказал воздействие не только на многие гуманитарные науки, но и на семиотические исследования исторических текстов. Объектом изучения при этом были структурно-текстовые закономерности, которые обычно не учитываются метаязыком лингвистики, а, основываясь на принципе чаще всего (но не всегда) бинарных оппозиций (при использовании системно-теоретических критериев), выражают семантические или идеологические черты и могут быть проанализированы с точки зрения семиотических принципов генерации текста.

Мы видим, что такие исследования начинаются с семиотически выстроенных актов наименования. При этом вторичноязыковые свойства текстов анализируются по параметрам, которые как раз являются актуальными для исследователя. Затем результаты параметризации собираются в парадигмы, чтобы - как в лингвистике - изучить характер их регулярности. Тем не менее цель этого процесса - и я хотел бы отдельно подчеркнуть это - не анализ лингвистических фактов, а интерпретация текстовых и более общих культурных закономерностей путем формализации семантических / идеологических признаков. Речь в данном случае идет не столько о специфике или уникальности творческого процесса, сколько об универсальных принципах, лежащих в основе текстов и культурных феноменов. Когда я говорю, что изначально встает вопрос о регулярности связей, из этого, конечно, следует, что на втором этапе должна возникнуть проблема взаимоотношения регулярного и нерегулярного. Как в рамках текстов, так и культуры в целом только это взаимоотношение (или противостояние) может, с одной стороны, создавать фундамент, стабильную основу, а с другой - задавать динамику, изменения. И здесь мы возвращаемся к исходной сфере интересов филологии, которая в конечном счете нацелена на изучение культуры в целом и в ее частных проявлениях как особенности человеческого существования и которая - как показывают современные исследования в смежной области