другую тему. Снова пошли незнакомые Киру фамилии. «Борь, ну ты же понимаешь, что мы ходим по кругу и ни черта не продвигаемся!», снова Совет, коалиции, грязные политические интриги. Кир медленно отошёл от двери и побрёл по коридору. В висках стучала кровь, в голове одна за одной всплывали подслушанные обрывки фраз «гопник», «забавный», «нет цели, нет мечты и мозгов». Это всё было о нем, о Кире. И совсем уж запредельное «отщепенец из нижних теплиц», почему-то особенно его задевшее.

Несколько раз во время этого унизительного для него разговора Кир задыхался от негодования и порывался ворваться туда, к ним, чтобы посмотреть на их вытянутые рожи, врезать по зубам этому вальяжному барину Литвинову. Конечно, ему бы ответили — наблюдая все эти дни за Литвиновым, Кир хорошо усвоил, что этот человек не принадлежит к тем, кто после удара по левой щеке подставляет правую, напротив, Борис Андреевич из тех, кто бьёт первым, — но попытаться всё же стоило. Остановило Кира от этой глупости лишь то, что он вдруг понял, что именно эта его реакция и была бы подтверждением того, что они правы. И что Кир и есть тот самый гопник, отщепенец с нижних этажей, без мозгов, который сначала делает, а потом думает.

От обиды на глаза навернулись слёзы, и Кир раздражённо усилием воли загнал их обратно. Ещё не хватало реветь, как девчонка, из-за этих двух уродов. Не дождутся. Особенно задело Кира то, что говорил о нём в основном Савельев, а Литвинов, этот гад, даже, кажется, его защищал. Хотя он так и не понял, защищал ли, или просто издевался в своей привычной насмешливой манере. Но Савельев, отец Ники. Как он мог? Книжек он, Кир, видите ли, не читал. А ведь он как раз читал, много читал в последнее время. Всё хотел дотянуться до Ники, соответствовать. А им всем плевать. Да Савельев толком и не поговорил с ним ни разу. Когда он ещё встречался с Никой и часто бывал у неё, Павел Григорьевич скользил по нему усталым взглядом, чуть снисходительным и слегка удивлённым, словно никак не мог взять в толк, что его девочка нашла в нём, в Кирилле Шорохове. Отщепенце из нижних теплиц.

Да ему, всесильному Савельеву, плевать было на Кира. Документы он его посмотрел, какая честь. Сам Глава Совета снизошёл. Оценки его не глянулись. Разве он пытался понять его, хоть раз? Нет, посмотрел на оценки и тут же решил, что он, Кир, не пара его дочери. А ведь Кир это знал, чувствовал, что не пара. Что не стоит даже начинать. И ведь прав он был. Тысячу раз прав. И мама тоже тогда говорила отцу про то, что он не ровня Нике. Послушаться бы, но нет. Размечтался, наивный придурок! Поверил в сказку, кретин!

А ведь это именно Савельев, сам, собственной персоной, заявился тогда к нему, к Киру, утопающему в сомнениях, и пригласил к себе. И тогда Кир решил, что Савельев, наверное, когда-нибудь сможет его принять.

Ага, как же. Держи карман шире! Просто его любимая дочь переживала, вот Савельев и решил доставить дочурке пропажу, чтоб она не плакала. Как игрушку из магазина. А он и был той игрушкой. Дешёвой игрушкой, которую по прихоти ребёнка, покупают только для того, чтобы он не плакал. А когда игрушка надоедает — задвигают в дальний ящик и забывают. А потом и вовсе выкидывают. И как только он, Кир, мог подумать, что он станет там своим? Он? Двоечник, гопник, отщепенец из низов.

Кир зло сплюнул. Вот же привязалось теперь это. «Отщепенец». И ещё почему-то в голове то и дело всплывало странное словечко «мезальянс», словно вырванное из допотопного слезливого романа. Кир не встречал раньше этого слова, но по смыслу всё было понятно. Да даже если бы и не было, нетрудно догадаться — слово было противным, скользким, шипящим, словно змея. Это у них с Никой — мезальянс. Кир скривился, примеривая это мерзкое слово к их отношениям.

Обида немного схлынула и уступила место злости. Да как они смеют? Кто они вообще такие, чтобы вот так, снисходительно, свысока, обсуждать его, Кирилла Шорохова, решать, достоин он или нет. Выворачивать его наизнанку, оценивать. Кто они такие, вашу мать? Да где вообще был бы сейчас тот же Савельев, если бы не он, отщепенец из нижних теплиц? Кормил бы крабов на дне? Валялся на вонючей платформе и гнил среди крыс? И теперь вот сквозь зубы — «не из нашего мира».

А он-то, Кирилл, думал, что мир у них общий. Башня, она же одна, на всех. Но у Савельева был другой мир. В который входил он, Литвинов, Анна Константиновна, Ника, Марк, братья Фоменко, даже Сашка Поляков и тот был больше свой для них. Ну и, конечно же, Стёпа. Сын Мельникова.

Кирилл помнил этого Мельникова. Видел много раз тут, у Анны Константиновны, и ещё потом, в квартире Ледовских, после смерти генерала. Хлыщ такой слащавый. Одетый как на праздник. Высокомерный. «Аристократ» — всплыло ещё одно словечко из допотопной книжки. Все они там свои, аристократы чёртовы, а такие как он, отщепенцы, если и появляются в том мире, то ненадолго. Чтобы выполнить какую-то одну миссию, а потом снова раствориться внизу, в грязи. Потому что мезальянс. Потому что такие, как Кирилл Шорохов, никогда не смогут быть на равных с такими, как Ника Савельева или Стёпка Васнецов.

При мысли о Стёпке стало совсем уж тошно. Вот уж кто, по мнению Савельева, подходящий ухажер для Ники, не чета ему, гопнику неумытому. И происхождение не подкачало. Папаша тоже в Совете, свой. А эти интриги — Киру они были малопонятны, а потому неинтересны. Да все они, по большому счёту, одним миром мазаны. В этом своём Совете. Как пауки в банке. И Кир совсем не расстроится, если они там сожрут друг друга. Уже вот жрут. Только и думают, как бы местечко потеплее урвать и спихнуть того, кто устроился получше. Сначала Савельев спихнул Литвинова. Теперь вот уже самого Савельева чуть в преисподнюю не отправили. И гляди-ка, старые обиды забыты, сидят там вместе, как будто не было той грязной истории больше месяца назад, как будто один не собирался похитить у другого дочь, а второй не подписал смертный приговор. Сидят такие, дружбаны хреновы, и вместе решают, кого теперь