— Ну что ты, у него жена беременная! Только вот не надо на меня так смотреть, сама же с NN спишь. Он обещал свозить меня в Кемер. В мае поедем. Там весной хорошо. Ну а у тебя что? Совратила очередного олигарха? Получила в подарок очередной «Мерседес»?

— Лара, у меня, возможно, рак, — выпалила Полина.

И сама удивилась. Она не собиралась это обсуждать, тем более с Ларисой. Они уже давно не были лучшими подругами. Да и вообще, рано ей что‑то обсуждать, результаты биопсии она узнает только через несколько дней. Слова вырвались сами собою, просто не было больше сил держать в себе эту тяжесть, которая вдавливала ее в стул, тянула к земле, словно норовила размазать об итальянский мраморный пол. Хотелось выпустить наружу хоть частичку этой тоски.

У Ларисы вытянулось лицо.

— То есть как это?

И тогда Поля выложила ей все. Говорила торопливо, словно боялась, что Лара перебьет. Почему‑то ей необходимо было выложить все на одном дыхании, немедленно, сразу.

— … записалась на массаж и очищающее обертывание… Моя косметолог едва на меня взглянула и сразу говорит: что‑то мне, мол, не нравится ваша грудь. Можно осмотреть? Я позволила, и она… Она сразу нашла опухоль. Небольшая, с грецкий орех. У нее так лицо изменилось, что я сразу поняла: ничего хорошего. Прямо из салона помчалась к онкологу. Веду машину, а сама реву. И позвонить‑то некому. Кнопке пробовала набрать, а у нее телефон отключен.

— И что онколог? — У Лары заблестели глаза.

— А что он мог сказать. Посмотрел, головой покачал, направил сдавать анализы. Результат будет только во вторник. Но глаза у него были нехорошими, так что, скорее всего… Ой, нет, я даже думать про это не хочу. Лара, я там такое видела… Там такие женщины, и все молодые… — Она не смогла сдержаться.

Не было сил. Уронила голову на руки и расплакалась, не обращая внимания ни на брезгливую мину официанта, ни на холодное любопытство расфуфыренных посетителей, ни на то, как покраснела Лара, будто бы ей неловко находиться в обществе нечастной плачущей Поли.

— И что… Что ты будешь делать? — наконец спросила Лариса.

Поля кое‑как взяла себя в руки и вытерла слезы полотняной салфеткой.

— Сначала надо дождаться результатов, а потом… — на слове «потом» ее голос дрогнул. — Хрен его знает. Что врач посоветует, то и буду делать.

— Что ж… Зато тебе всегда везло, — вдруг совершенно не к месту сказала Лара.

Поля даже не сразу поняла, что она имеет в виду.

— Все тебе плыло в руки, само собой. Наверное, за все приходится расплачиваться, Полька, — и невозмутимо закурила.

А у Полины от возмущения даже слезы высохли.

— Как… Как ты вообще можешь такое говорить? Ты имеешь в виду — я заслужила это, что ли? И что же я такого сделала — может быть, убила кого‑то, обокрала?! — Последнее слово она почти выкрикнула. Теперь на них двоих смотрели уже все присутствующие.

— Ой, ну не надо, — поморщилась Лариса. — Ты всегда брала что хотела, даже не спрашивая, кому это принадлежит. Ни с кем не считалась. То есть по головам ты никогда не шла, но… Полька, неужели ты никогда не задумывалась о том, что ты получила все просто так, а другие — вообще ничего? Хотя тоже старались, мечтали, надеялись?!

— Под другими ты, видимо, подразумеваешь себя? — стараясь сдержаться, холодно спросила Полина.

— Хоть бы и так, — Лара нервно дернула плечом. — Вспомни, ты всегда считалась серой мышкой по сравнению со мной. Я была королевой, а ты пригрелась в моей тени. Я тоже была смелой и дерзкой, но все почему‑то досталось тебе. А за незаслуженный успех принято расплачиваться, если ты не знала.

У Полины не было слов, она с брезгливым изумлением смотрела в знакомое лицо: под толстым слоем грима возбужденно раскраснелись щеки, пудра забилась в морщинки под глазами, между крупными желтоватыми зубами застряла крошечная веточка укропа — и не могла понять, не узнавала Ларку. Страшно как, противно. Когда появилась в ней эта мерзость, совсем недавно или присутствовала всегда, а она, Поля, была такой идиоткой, что ничего не замечала? И надо было столько лет терпеть, крепиться, чтобы сейчас на одном дыхании высказать ей все, забить последний гвоздь? Зачем она это делает, какой смысл? Ненависть сочилась по капельке и вот перелилась через край?

Лариса, видимо, и сама поняла, что на этот раз переборщила. Она всегда позволяла себе шутки на грани, легкое хамство, но все‑таки никогда не переходила невидимой границы, за которой дружба заканчивалась навсегда.

— Я пойду, — буркнула она, даже не подумав, хотя бы на этот раз самой оплатить свой ланч.

Полина не стала ее останавливать.

А за соседним столиком девушки из Архангельска все еще тщетно мечтали о «Birkin». Полина обернулась, внимательно на них посмотрела и вынесла безмолвный вердикт, что их обветренные ладошки не сомкнутся вокруг заветной ручки из телячьей кожи никогда. Их лица, раскрасневшиеся от потребительского волнения, были милыми, но на щеках виднелись незалеченные следы подростковых угрей. Их свежесть была изуродована чересчур обильным макияжем. Едва ли московские дарители тысячедолларовых сумок слетятся на тусклый свет этих жирно подведенных глаз.

Перехватив Полинин взгляд, они смущенно притихли, напряженно на нее уставились, а потом та, что бойчее, посмела тоном торговки сухофруктами с Измайловского рынка спросить:

— Вам чего?

— Не «вам чего?», а «что вам угодно?», — с улыбкой поправила Полина, прежде чем обратиться к ее подруге. — Если хотите, можете купить «Birkin» у меня. За символическую сумму. Да что уж там, берите так, только счет мой оплатите.

В тот день при ней была сдержанно‑оранжевая «Birkin» из кожи страуса — прощальный подарок американского экса, единственного мужчины, расставание с которым оставило на Полином сердце болезненные шрамы (впрочем, об этом потом). Предлагая ее незнакомой девушке, удивленно распахнувшей ярко намалеванный рот, Полина чувствовала себя так, словно расставалась с куклой вуду, зажавшей в кулаке всю ее бессмысленную жизнь. То есть жизнь со смыслом, который обесценил один‑единственный поход в онкологический центр. Кто кого перещеголяет, кто через кого переступит, кто выпьет шампанского на чьих похоронах, у кого круче сумка, серьги, самец, чья жизнь наиболее напоминает отфотошопленную журнальную картинку. Несколько лет назад, когда она впервые показала эту сумку Ларе, та расплакалась. А Поля бросилась ее утешать, гладила по волосам, вкладывала в ее влажные пальцы салфетки, предлагала свой крем, свою косметику, свои антидепрессанты, но в глубине души… в глубине души ей было приятно. Этот сорт кайфа никогда не понять тому, кто ни разу в жизни ради достижения своей цели не шагал по головам.

Полина смотрела на ошарашенных незнакомок, те недоверчиво уставились на сумку, этой немой сцене мог позавидовать любой постановщик «Ревизора». Полина чувствовала и сожаление, и необъяснимую легкость, и странную торжественность, и даже гордость за то, что она, Полина Переведенцева, могла вот так легко облагодетельствовать первую встречную, подобно великодушной сказочной фее исполнить ее мечту.