Из этого, как догадался граф, следовало, что на нем лежит проклятие. Поэтому он еще ревностнее обратился к религии, сознавая, что времени у него в запасе уже немного. Ведь, как писал Аристотель, возраст в семьдесят лет кладет предел мужской способности, и графу, дабы совершить вожделенное чудо, осталось всего пять лет. Он усердно молился, и вот, еще сам не зная о том, дождался наконец, что в одно осеннее утро молитвы его были услышаны.

Из Парижа прибыли четверо церковнослужителей. Три священника и один монах приехали в Бера с письмом от Луи Бессьера, кардинала и архиепископа Ливорнского, папского легата при дворе Франции. Его смиренное и почтительное послание содержало скрытую угрозу. Папский наместник просил допустить брата Жерома, молодого и весьма ученого монаха, к архивам Бера.

«Нам хорошо известно, — писал кардинал-архиепископ на изысканной латыни, — что тебе присуща великая любовь ко всяким манускриптам, и языческим и христианским, и потому прошу тебя, ради любви Христовой и во имя грядущего Его царства, позволить нашему брату Жерому изучить твои документы».

Казалось бы, в этом не было ничего плохого. Граф Бера действительно обладал самой богатой библиотекой и самым большим собранием манускриптов во всей Гаскони, если не во всем христианском мире, однако в письме не уточнялось, почему кардинал-архиепископ настолько заинтересовался хранящимися в замке бумагами. А упоминание о языческих текстах и вовсе означало угрозу. Кардинал-архиепископ намекал, что в случае отказа спустит на Бера «псов господних» — доминиканцев и инквизиторов, а те мигом докажут, что языческие сочинения способствуют распространению ереси. Начнутся судебные процессы, запылают костры, и хотя самого графа никто, разумеется, не тронет, но ради спасения души ему придется покупать индульгенции. На деньги церковь была ненасытна, а всем было известно, что граф Бера очень богат. Поэтому графу вовсе не хотелось ссориться с кардиналом-архиепископом, однако ему было чрезвычайно любопытно узнать, с какой стати его высокопреосвященство вдруг заинтересовался архивами графства.

Вот почему граф призвал отца Рубера, священника городской доминиканской обители, в большой зал замка, давно уже не слышавший шума разгульных пиров, ибо все стены в нем были уставлены полками, на которых тихо ветшали старинные манускрипты и переплетенные в промасленную кожу рукописные книги.

Руберу минуло всего тридцать два года. Будучи сыном городского дубильщика, этот молодой человек занял свое нынешнее высокое положение в церкви лишь благодаря покровительству графа.

Отец Рубер был очень высок, смотрел строго, его черные волосы были пострижены так коротко, что напомнили графу щетку с жесткой щетиной, которой оружейники полируют кольчуги. Несмотря на погожее утро, отец Рубер казался сердитым и недовольным.

— Завтра мне нужно по делу в Кастийон-д'Арбизон, — заявил он, — поэтому у меня остается не больше часа, чтобы добраться туда засветло.

Граф сделал вид, что не заметил грубость отца Рубера. Доминиканец пытался держаться с сеньором как с равным, и граф стерпел эту дерзость, ибо она его позабавила.

— Дело? В Кастийон-д'Арбизоне? — переспросил он и тут же вспомнил: — Ах да, верно! Ты хочешь проследить, как сожгут ту девицу!

— Да, завтра утром.

— Девицу сожгут и без тебя, святой отец, — заметил граф, — а дьявол заберет ее душу, не важно, будешь ты там ликовать или нет. Или все дело в том, — граф прищурился, — что тебе нравится смотреть, как сжигают женщин?

— Это мой долг, — сдержанно ответил отец Рубер.

— Ну да, твой долг. Конечно же. Твой долг.

Наморщив лоб, граф разглядывал шахматную доску, пытаясь сообразить, что лучше: пойти пешкой или убрать слона. Он был низеньким, полным, с круглым лицом, обрамленным коротко постриженной бородкой, и лысиной, которую постоянно покрывала вязаная шапочка. Даже летом граф редко снимал отороченное мехом одеяние. Его пальцы всегда были измазаны чернилами, что делало его больше похожим на писаря, чем на феодала — властителя обширных земель.

— Но у тебя есть долги передо мной, Рубер, — укорил он доминиканца, — так что взгляни-ка вот на это.

Граф протянул священнику письмо кардинала-архиепископа и внимательно следил за отцом Рубером, пока тот читал длинный документ.

— У него превосходная латынь, не так ли? — заметил граф.

— У него состоит на службе хорошо образованный секретарь, — суховато отозвался брат Рубер, внимательно изучая большую красную печать, чтобы убедиться в подлинности документа. — Говорят, — теперь голос брата Рубера звучал почтительно, — кардинала Бессьера рассматривают как возможного преемника нынешнего Папы Римского.

— Стало быть, это человек, которому лучше не перечить?

— Любому служителю Святой церкви лучше не перечить, — натянуто ответил доминиканец.

— И уж тем более такому, который может стать Папой, — заключил граф. — Но чего же он хочет?

Отец Рубер подошел к слюдяному окну из мелких пластин, вставленных в свинцовую решетку, сквозь него в помещение проникал лишь тусклый, рассеянный свет, но зато оно защищало от дождя, случайно залетающих холодных зимних ветров и птиц. Монах открыл решетку и вдохнул воздух, который здесь, наверху, был упоительно чист, не то что в городе, где все было пропитано вонью отхожих мест. Стояла осень, и в воздухе витал едва уловимый запах давленого винограда. Рубер любил этот запах.

— Этот монах сейчас здесь? — спросил он, снова повернувшись к графу.

— В гостевой комнате, — сказал граф. — Отдыхает. Молодой еще монашек, пугливый. Раскланивается чин по чину, но ни за что не желает сказать, что нужно от меня кардиналу.

Неожиданный звон и грохот во дворе заставили отца Рубера снова выглянуть в окно. Ему пришлось высунуться через подоконник, ибо даже здесь, на высоте сорока футов, стены имели толщину почти в пять футов. Внизу закованный с ног до головы в стальные латы всадник только что нанес по деревянному щиту на тренировочном столбе удар копьем, да такой силы, что обрушилось все сооружение.

— Жослен забавляется, — сказал он, отстранившись от окна.

— Мой племянник и его друзья упражняются, — поправил монаха граф.

— Лучше бы он заботился о своей душе, — сварливо заметил брат Рубер.

— У него нет души, он боец.

— Турнирный боец, — презрительно сказал монах.

Граф пожал плечами.

— Одного богатства мало, отец Рубер. Нужна еще и сила, и Жослен — моя крепкая, надежная рука.

Граф заявил это решительным тоном, хотя, по правде, вовсе не был уверен в том, что Жослен так уж подходит на роль наследника богатого графства. Однако, коль скоро сыновей у графа не было, его владениям рано или поздно предстояло отойти к одному из племянников, а из этого неудачного выводка Жослен, пожалуй, был самым лучшим. Вот и еще одна причина, почему так необходимо обзавестись своим потомством.