Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторые просвещённые мыслители пытались опровергнуть эту весьма недалёкую точку зрения, и среди них Юнг, полагавший, что в таких символических системах, как алхимия, И Цзин, каббала и другие направления восточного мистицизма, зашифровано глубочайшее знание человеческого бессознательного. Но знание это по большей части было либо совершенно неправильно понято, либо огульно отвергнуто, либо зёрна его пали на совершенно невосприимчивую почву.
С точки зрения строгой науки такое знание, полученное путём тысяч лет медитации и глубокого внутреннего самопознания и передаваемое в устной или письменной традиции, крайне недостоверно и его нельзя продемонстрировать и доказать экспериментально в идеальных — то есть лабораторных — условиях. Следовательно, такое знание не обладает никакой ценностью.
Получается, что изучение человеческого сознания с аналитической точки зрения оказывается бесконечно трудным, поскольку люди отличаются друг от друга по более глубоким внутренним характеристикам, нежели личностные и физические. И тем не менее, даже современная физика допускает, что в любом эксперименте наличие наблюдателя играет очень важную роль и оказывает непосредственное влияние на результат.
Сам Юнг полностью отдавал себе отчёт в наличии этой проблемы: «Любая попытка определить природу бессознательного сталкивается с теми же трудностями, что и эксперименты в области ядерной физики: сам акт наблюдения изменяет наблюдаемый объект».[50]
За много лет до него суфийский Учитель Пир-и-Ду-Сара говорил о том же самом парадоксе: «Можете ли вы представить себе разум, осознающий себя целиком — если бы он всецело был погружён в созерцание себя, то что бы он созерцал? Если бы он всецело был погружён в бытие разумом, то что осуществляло бы созерцание? Созерцание себя имеет место только в силу того, что есть „я“ и „не-я“…».[51]
Главное следствие отказа или неспособности понять важность самопознания и внутренних исследований состоит в том, что, как более двадцати лет назад предупреждал Юнг, человек теряет духовность; отмирание распространяется изнутри наружу как на индивидуальном, так и на коллективном плане.
Юнг был полностью согласен с Олдосом Хаксли,[52] который в 1943 году писал в эссе «Серое Преосвященство»:
«К концу семнадцатого столетия мистицизм утратил своё былое значение для христианства и почти наполовину умер. Нас могут спросить: „Ну и что с того? Почему ему не должно умирать? Что нам за польза от того, что он жив?“ Ответ на эти вопросы таков: „Там, где нет видения, люди гибнут; и потому, если те, кто есть соль земли, потеряют свой вкус, ничто больше не сможет сохранить эту землю в целости, ничто не спасёт её от полного разрушения. Мистики — это каналы, через которые толика знания о природе реальности струится в наш человеческий мир, полный невежества и иллюзий. Мир, полностью лишённый мистики, — мир совершенно слепой и безумный“». (Курсив К. Р. Джонсона.)
Собственное юнговское понимание этой опаснейшей — если не фатальной — тенденции было изложено в одном из трёх его больших трудов по алхимии, «Mysterium coniunctionis»:
«Человек понимающий знает и чувствует, что сознание его обеспокоено утратой чего-то такого, что было жизненно важно для его предков. Непонимающий не ощущает никакой утраты, и лишь впоследствии обнаруживает в газетах (подчас уже слишком поздно) тревожные симптомы, успевшие обрести реальность во внешнем мире, ибо не были своевременно замечены до того, внутри, в себе…
Когда симптомы эти обрели внешнее проявление в форме того или иного социально-политического безумия, оказывается уже невозможно убедить кого бы то ни было, что корни конфликта кроются в психике индивидуума, ибо все уже видят врага вовне. И тогда конфликт, который для человека понимающего остаётся явлением интрапсихическим, выходит на уровень проекций и принимает форму политического напряжения или же эскалации самого жестокого насилия».[53]
Далее Юнг продолжает, что такое положение дел есть результат некой формы промывания мозгов — процесса, при котором индивидуума убеждают, что единственная цель его жизни — быть членом общества, а его собственная психика и всё, что в ней происходит, не имеют никакого значения и ценности. Единственная надежда на спасение лежит вовне — в «общности».
Как только этот результат достигнут, говорит Юнг, манипулировать деперсонализированным субъектом становится не сложнее, чем ребёнком, — ибо в этой среде всё приходит извне. В таком состоянии человек существует, а не живёт. Он полностью полагается на других или же, в более общем смысле, на внешние факторы, — и если что-то идёт не так, ему всегда есть кого или что винить.
«Когда он более не знает, на чём зиждется его душа, бессознательное набирает силу и берёт бразды правления. Его обуревают желания и иллюзорные цели… жажда растёт с каждым днём. Хищное чудовище овладевает им и вскоре заставляет забыть свою человеческую природу. Животные страсти подавляют любую рефлексию, которая могла бы стать на пути инфантильного стремления к удовлетворению желаний, и наполняют его радостью новообретённого права на жизнь и пьянящим вожделением богатства и крови».[54]
Исследователь мифов Джозеф Кэмпбелл видел проблему в том же свете — и признавал безусловную ценность мистицизма:
«В рассматриваемом нами предмете [мифологии и религии] есть один закон, раз за разом доказывающий свою состоятельность — он заключается в следующем: там, где ортодоксия разделяет, мистический путь, напротив, объединяет. Ортодоксальные системы озабочены в первую очередь поддержанием некоего социального порядка, в рамках которого индивидууму должно функционировать. В его интересах внедрить в психику каждого своего члена определённую „систему мышления и поведения“; и в целях защиты этой системы все отклонения от неё должны неизбежно быть изменены, исправлены или просто уничтожены. Мистический же способ мировосприятия, напротив, обращён внутрь, к тем нервным центрам, которые совершенно одинаковы у всех, кто принадлежит к человеческой расе, и представляют собой источники и вместилища самой жизни и всего её опыта».[55]