— Ох, бардак начнется… — сказал я мечтательно.

— Вот! А я о чем!.. — хлопнув ладонью по столу, воскликнул шеф. — Бардак-кавардак. Как говаривал, правда, по совсем другому поводу, покойный Саша: «Через час — бардак. Через два — бедлам. На рассвете храм разлетится в хлам».

Я знать не знал, о каком Саше идет речь и при чем здесь храм (по-видимому, разрушенный), но с вопросами не лез.

— В свою очередь ты, Павлуша, с развязным видом войдешь в «Скарапею» и примешься отрываться под… м-м-муа! — Сулейман поцеловал сжатые щепотью пальцы, — дивные телодвижения римских стриптизерш. Никакой скованности, да? Ни секунды отдыха от отдыха. Молодой вертопрах пришел, чтобы достичь полного истощения кошелька, нервной системы и физических сил. Это должно быть понятно всем. С первого взгляда. Когда появится Сю Линь, осторожненько проследишь за ним. Все, что увидишь и услышишь, расскажешь мне. Лично мне. Только мне. Потом сразу забудешь. А я уж сам распоряжусь информацией. Усек, да?

— Да, мирза, — покорно сказал я. — Слушаю и повинуюсь.

Я уже безудержно грезил об итальянском стриптизе.

Откуда-то издалека, дерзко выделяясь из шумов вечернего города, накатывал утробный рев могучего мотоцикла. Судя по сбивчивости, с которой рокотал шестицилиндровый механизм, зажигание его было отрегулировано скверно. Из чего я заключил, что скоро сюда пожалует Железный Хромец Убеев. Отрабатывать кумыс и баранину, которыми его досыта поит-кормит премногощедрый наш и дальновидный Сулейман.

— Прошу входит-ть, — с приятным акцентом пригласил меня дежурно-улыбчивый гигант швейцар — не то скандинав, не то прибалт, грубо раздирая сильными пальцами мой билет надвое. Меньший обрывок глянцевой полоски он решил оставить для себя. Другой вернул мне. Перфорации он не признавал, и посему одна из «Римских любовниц», изображенных на билете в полном составе и самом соблазнительном ракурсе, лишилась части стройной ножки. Другая — перьев с пышного головного убора, служившего ей единственной одеждой.

«Варвар», — подумал я.

— Впер-рвые у насс? — Он кивнул стоящему внутри, за прозрачными створками, напарнику, и тот нажал клавишу, отворяющую дверь.

«Да тебе-то, болвану, какое дело», — подумал я, старательно придерживаясь роли избалованного типа, но все-таки рассеянно улыбнулся, соглашаясь с его предположением. Снисходить до разговора с каким-то там контролером было мне сейчас не по чину.

— О! Поздравляю. Вам предстоитт несабываемый вечер.

Я лениво шевельнул рукой, суя ему десятку.

— Нетт, нетт! Нам этто не положено, — воспротивился он. Я пожал плечиком: «как знаешь» — и разжал пальцы. Банкнота порхнула, однако до черного мрамора ступеней не долетела, исчезнувши по пути непостижимым образом. Швейцар привычно поправил форменный бархатный камзол. В одну из его многочисленных складок, надо полагать, и упорхнул презентованный мною общеевропейский червончик.

Убеев тем временем успел въехать на стоянку и спешиться. Его шикарный кожаный макинтош длиной до каблуков ортопедических сапог хлопал на ветру, точно плащ истребителя вампиров Блэйда. Его густой «конский хвост» на макушке, подобный самурайскому, и самурайские же бакенбарды в форме острых вороновых крыл были черней лака его неописуемого «Харлея» тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Его непроницаемые солнцезащитные очки надежно поглощали буйствующие переливы света, низвергающиеся со шита над входом в «Скарапею». Его высокие скулы… Швейцару тоже предстоял незабываемый вечер. Только он об этом еще не догадывался. Дверь за мной с шелестом закрылась.

Вопреки приказу Сулеймана быть развязным парнем, чувствовал я себя, признаюсь, хреновато. Тревожно мне было с непривычки, да и попросту страшно. Одно дело подглядывать за неверными супругами и совершенно другое — заниматься разведдеятельностью на территории, принадлежащей организации. Обилие агрессивной музыки, возбужденных незнакомых людей, неожиданные световые эффекты и шныряющие за чересчур хлипкими стеклянными стенками террариумов рептилии — все это также не самым благотворным образом действовало на мою утонченную психику. Говоря откровенно, я впервые попал в подобное место. Деревенские дискотеки школьных лет вряд ли могут считаться достойной подготовкой к сегодняшней вылазке. А после возвращения в Императрицын я как-то еще ни разу не удосужился выбраться в какой-нибудь клуб.

Вот Убеев — тот, пожалуй, мигом оказался бы в своей тарелке. Он обожает модные развлечения. Его мало волнует, что ему за пятьдесят, что телом он заморыш и далеко не красавец лицом, что у него перемежающаяся хромота и склочный характер. Он пляшет как одержимый, манерно курит и выпивает, способен сколь угодно долго говорить на любую предложенную тему. Он чемпион по скоростному съему девушек, которые не возражают, чтобы их снимали пятидесятилетние колченогие калмыки с неуравновешенной нервной организацией, а при случае он всегда готов подраться.

«Как-то там проходит у него общение со швейцаром?» — подумал я, стоя среди бурления красивой жизни и робко озираясь.

Так бы мне, наверно, и изображать из себя убогого провинциала, заброшенного каким-то изощренным садистом в богемный салон и совершенно раздавленного его роскошью, кабы не внезапная помощь. Меня схватили под локотки горячие узкие ладошки, я услышал:

«Ага, попался!» — и в ту же секунду был расцелован в щеки славными девушками — Ладой и Лелей.

— Ты чего такой понурый? — тормоша, спросила меня Леля. — Идем с нами, вон наш столик. Как раз одно место свободно.

— А где твой песик? — это уже Лада.

— На проктоскопии, — вяловато отшутился я.

— Бедняга! — немедленно пожалела Жерарчика Леля, а Лада, делая большие глаза, ужаснулась:

— Какое страшное название! Это, наверно, жутко болезненная штука?

— Не то слово, — сказал я, помаленьку оживая. — Представьте, глубоко-глубоко в задний проход вставляется такой блестящий металлический рожок…

— Прекрати! — в голос закричали девушки. Поневоле рассмеявшись, я спросил:

— Ну а вы здесь поохотиться или так, развеяться?

— Я ж тебе говорила, он все просек, — победно сказала сестренке Лада. — Парень, который носит на руках настоящего беса и без боязни, несмотря даже на глистов, целует его в морду, на раз отличит мелисс[7]от примитивных нимфеток. Нет, не охотиться, — сказала она уже мне. — Могу просветить: то, чем, по нашему мнению, всякий уважающий себя мужчина просто-таки обязан поделиться с матерью сырой землей, уже месяц, как не требуется. Обряды плодородия производятся в апреле — начале мая.

— Так что до будущего года можешь нас не опасаться, — смеясь, подхватила Леля.

— И вообще, слухи о какой-то опасности, чуть ли не кровожадности Макошевых отроковиц сильно преувеличены, — сказала Лада, нарочито грустя.