– Проморгались, господин Белов? Неприятно, конечно, но что поделать, стандартная процедура. Лишние знания отягощают. Садитесь, садитесь…

Что по-русски говорит, не слишком удивило. В панской Польше беглых беляков и прочих «бывших» полным-полно, на то она и панская. А вот вид непривычен. Голова брита под ноль, усики, как у Гитлера, в правом глазу – монокль. Точно артист Илларион Певцов, который в фильме «Чапаев» полковника играл, только годами моложе. Тому за пятьдесят, этому едва за сорок.

…В штатском, но выправку не скроешь. Плечи развернуты, бритый подбородок – вражьим штыком вперед, на спинку не облокачивается, словно деревянный метр к спине привязали.

– Именовать меня следует «господин майор», на «товарища» претендовать не смею, – бледные губы дернулись усмешкой. – И сразу, дабы лишних эмоций избежать… Я не русский, чистокровный поляк, среди предков матушки кто-то из Пястов отметился. Не эмигрант, коренной варшавянин. А вот в Белой армии служил, было дело. В офицеры произведен лично генералом Корниловым во время Ледяного похода, в селе Лежанки. А до этого носил уникальное звание – «походный юнкер». Мало нас тогда, «походных», уцелело, а какие ребята были, зерно к зерну! Горжусь!..

Замполитрука Белов пожал плечами. Каждый своим гордится. А вот то, что с настоящим белогвардейцем встретиться довелось, и в самом деле интересно. Жаль, никому не расскажешь.

Крепкие пальцы открыли папиросную коробку, картонный мундштук негромко ударил в столешницу. Александр невольно усмехнулся. Это уже не кино, это Багрицкий, «Дума про Опанаса».

Не предложил. И спички не было, «штабной» обошелся зажигалкой, как и пани подпоручник.

Сквозь папиросный дым – неяркий блеск монокля.

– Надеюсь, молодой человек, вы в полной мере осознали свое положение?

– Вполне, – не стал спорить замполитрука. – Незаконно, в нарушение всех существующих международных соглашений, похищен и доставлен на территорию вероятного противника.

Рука с папиросой взметнулась вверх.

– Незаконно! Подумать только!.. И кто это говорит? Комиссар! Да ваш Ульянов-Бланк от таких слов в своем стеклянном гробу перевернется! Нет-с, молодой человек, на войне закона нет, а есть целесообразность. В вашем случае – революционная, в нашем – совсем наоборот… Кстати, в каком высшем учебном заведении изволили грызть гранит науки?

Александр Белов взглянул сквозь папиросный дым.

– Забыл, господин, майор. Память отшибло, такая вот беда.

«Штабной» невозмутимо кивнул. Подумав немного, извлек из ящика стола маленький медный колокольчик.

Дзинь-дзинь-дзинь!

Дверь за спиной отворилась.

– Познакомьтесь! – улыбнулся господин майор.

Александр встал, повернулся…

– Kazimierz, – представился невысокий плечистый крепыш в сером, мышиного цвета костюме.

– Белов, – шевельнул губами замполитрука.

– Вот и прекрасно, – подхватил господин майор. – Kazimierz, nasz gość ma złą pamięć[21].

Тот молча кивнул в ответ. «Штабной» вновь полез в ящик стола, откуда были извлечены два листа белой бумаги. Один лег на другой, крепкая ладонь придавила сверху, разгладила.

– Господин Белов, не сочтите за труд взять все это в правую руку. Просто зажмите сверху ладонью. А теперь – руку вперед!

Полюбовался тем, что получилось.

– Kazimierz!

Тот, неспешно расстегнув пиджак, сделал шаг вперед. Взмахнул в воздухе правой рукой, лениво, словно воду стряхивал. Раз, другой…

Тр-р-ресь!

Верхняя половина обоих листов так и осталась в пальцах, четыре практически ровных квадрата бесшумно опустились на пол. Крепыш потер запястье и застегнул пиджак.

– А теперь подключите воображение, господин красный комиссар. Я бы, признаться, прямо сейчас и приступил. Не терпится молодость вспомнить! Увы, жду распоряжений из Варшавы. Так что подумайте до завтра. Пока еще думать способны.

7

Соль плыла над утонувшим в электрическом огне городом и думала о войне. Политикой она и в самом деле не увлекалась. Газеты просматривала, но главным образом заголовки. Не слишком интересно, предсказуемо и очень грязно.

Война на востоке… Ее предки даже не считали те земли Европой. Ни городов, ни дорог, бескрайние леса, по которым бродят лохматые зубры и злобные язычники, убивающие миссионеров. С той поры мало что изменилось. Лесов стало поменьше, как и зубров, зато язычники, обернувшиеся русскими комиссарами, расплодились во множестве. С Церковью и Монархией покончено, а о судьбе «рабочих и крестьян», ради которых все эти зверства и творились, лучше к ночи не вспоминать. Поляки, если им самим верить, не пустили большевистский кошмар в Европу, подобно пращурам, остановившим нашествие татар.

Но и поляки никакой симпатии не вызывали. Из-за них все и заварилось. Три года назад Речь Посполитая отрезала от маленькой Литвы чуть ли не треть вместе с Каунасом, а этим летом предъявила литовцам очередной ультиматум.

– Воевать они не будут, – уверенно заявил отец. – Пошлют Siesindnichtdorten.

Соль решила, что ослышалась или, того хуже, забыла немецкий. Отец невесело усмехнулся:

– Sie-sind-nicht-dorten. Их-там-нет-ов. Навербуют всякую сволочь, раздадут оружие и перекинут через границу, чтобы действовали под видом местных повстанцев. В 1921-м именно так поляки захватили Вильно. А Siesindnichtdorten – это уже покойный доктор Геббельс. В марте 1936-го немцы перебросили в Рейнскую область несколько батальонов в штатском. Они и организовали народный энтузиазм вместе с плебисцитом. Геббельс все обвинения отверг и заявил с трибуны: «Sie sind nicht da!»

– Ихтамнеты, – повторила Соль. – Когда-то даже восставшие вилланы воевали под знаменами. Ты прав, папа, с этими людьми договариваться не о чем. Их здесь, на Земле, действительно нет. Их – настоящих рыцарей.

Однако на этот раз у поляков не выгорело – на стороне Литвы внезапно выступил СССР. Польша ультиматум отозвала, но почти сразу же на советско-польской границе стало неспокойно. По чьей вине, поди разберись. К границе подтягивали войска, ведомства иностранных дел посылали гневные ноты, газетные статьи пенились ненавистью…