его родителей, был вынужден уволиться. С Джеком полиция также пообщалась, но разговор получился коротким и довольно формальным.

Анализы самого Джека показали наличие в его крови редкого сильного психотропного препарата, в состав которого в том числе входили марихуана и мескалин (вытяжка самого галлюциногенного мексиканского кактуса). Это вещество, известное как «сыворотка правды», сначала заставляет человека безудержно говорить, находясь в полубессознательном состоянии, а затем стирает из его памяти то, что с ним что-то вообще происходило. Джеку пришлось рассказать Маргарет о том, откуда в его крови взялось это вещество, и, так как анализ был сделан в студенческой, а не официальной лаборатории, уговорил ее никому не рассказывать об этом случае.

Дон участвовал в проекте Билла и Джека по криптографии как будущий администратор, который благодаря связям родителей в Бостоне и Нью-Йорке, а также собственным друзьям из Google мог быстро организовать коммерческую сторону проекта. Очевидно, что им он был не нужен, а от Джека и Билла они хотели чего-то еще, помимо того, чтобы программа, которую они писали, как можно скорее исчезла. Но что это было?

Джек не сомневался, что скоро он это узнает, хочет он этого или нет.

Глава 3

Великая депрессия, или Как заставить весь мир голодать

Сэндс Пойнт (Лонг-Айленд), Нью-Йорк,

28 июля 1929 года

— Вы действительно думаете, что момент настал и пора повернуть реку вспять?

Томас Ламонт, президент банка J.P. Morgan, джентльмен с безукоризненными манерами, в светлом костюме-тройке, с располагающим к себе лицом и благородно серебрящимися висками, был рад, что в этот момент его могли слышать лишь несколько человек.

Джозеф Кеннеди, ирландский бизнесмен с неоднозначной репутацией, сколотивший капитал на контрабанде спиртного в первые годы сухого закона, но затем удачно «отмывший» и приумноживший его на бирже, бушевал от эмоций:

— Чертово сумасшествие на рынке. Десять лет непрерывного роста. В прошлом году экономика впервые с окончания войны пошла вниз, все цены упали, но акции вместо снижения взлетели до небес. Домохозяйки, фермеры, грязные чистильщики обуви, сброд со всех Штатов залезли по уши в кредиты, принесли свои деньги на биржу, и акции продолжают расти. Только за последние две недели — рост десять процентов. Вчера я продал все мои акции, на сорок миллионов долларов, а рынок от таких продаж не снизился ни на цент. Безумие… Пора перекрывать вентиль. Хватит веселья на пустом месте для бездельников.

Присутствующие в курительном зале роскошного замка, кажется, не были расположены к легкой, непринужденной беседе — в жарком, душном летнем воздухе висело напряжение, хотя никто не решался сказать вслух то, что слетело с уст горячего ирландца. Все взглянули на человека, который должен был сказать веское слово в этом разговоре. Но Бернард Барух, тайный король Уолл-стрит, а также вполне официальный финансовый советник и правая рука нескольких президентов США, предпочел переменить тему:

— Прекрасный коньяк. При этом мы, добропорядочные американцы, не нарушаем закон, когда смакуем его. Запрет касается только производства, перевозки и продажи алкоголя. Пить свое — то, что хранилось в домашних погребах еще до закона, — не возбраняется. Старина Вудро Вилсон десять лет назад, по моему совету, внес в текст такую поправку. А этому янтарному чуду из погребов Hennessy — лет пятьдесят, не меньше?

О том, что Барух является соавтором всех важных законов, принятых конгрессом США в последние двадцать лет, знали, конечно, все, но про его поправку к сухому закону многие услышали впервые и, конечно, одобрительно заулыбались.

Хэмпстед Хаус, почти точная копия одного из старинных ирландских замков, был построен на самом дорогом участке земли в стране — мысе Сэндс Пойнт, северной оконечности острова Лонг-Айленд. Через Гудзонов пролив от него открывался восхитительный вид на фешенебельные районы и деловые кварталы Западного и Южного Манхэттена. Рядом с замком было разбито огромное поле для гольфа. Внутри особняк еще сильнее поражал своим богатством: на первом этаже находился орган, обитый красным деревом: акустика в доме была спланирована так, чтобы органная музыка мягко звучала во всех его частях. Стены залов украшала изысканная, дорогая коллекция картин: от французского реализма начала XIX-го века до новомодного абстракционизма века XX-го. Десятилетия спустя брат владельца замка — промышленника Даниэля Гуггенхайма — Соломон Гуггенхайм подарит коллекцию живописи государству, основав в Нью-Йорке всемирно известный музей своего имени. На полах замка лежали восточные ковры тончайшей работы, в огромной застекленной оранжерее были собраны десятки видов пальм, вокруг которых летали яркие тропические птицы. Немногие королевские дворцы Старого Света могли сравниться с особняком на мысе Сэндс Пойнт по своей кричащей роскоши.

На нижнем этаже замка царило оглушительное веселье. Гостей созвали по случаю дня рождения Ирен Гуггенхайм, любимой внучки хозяина поместья. Ей исполнялось семнадцать — возраст, когда девушке пора искать достойного жениха. Золотая молодежь Нью-Йорка — дети банкиров и их подруги, одетые в золотистые короткие платья с бахромой, удачливые биржевые дельцы и просто лица, мелькавшие на всех важных светских вечеринках, гуляли так, что вряд ли когда еще в истории можно было видеть нечто подобное. Шампанское лилось рекой, модницы танцевали фокстрот под грохочущую музыку так самозабвенно, что их время от времени выносили с танцплощадки почти без сознания. Придя в себя, они доставали из сумочек щепотку белого порошка, делали вид, что пудрят им носик, и затем снова вливались в бешеные пляски, при случае обмениваясь со знакомыми и незнакомыми мужчинами и девушками страстными объятиями и поцелуями. Развлекать публику в этот вечер были приглашены самые модные черные джаз-банды Гарлема: заводной, с белозубой улыбкой, божественно импровизирующий на трубе Луи «Сатчмо» Армстронг, маэстро дирижер Дюк Эллингтон, пианист Каунт Бейси и другие. Вечеринка должна была грохотать до утра: ничто молодые люди этого поколения не умели делать так хорошо, как от всей души веселиться — исступленно, забыв обо всех устоях, нормах и приличиях, до последней искры сил и как в последний раз в жизни…

«Ревущие двадцатые» стали, вероятно, самой яркой и бурной эпохой за всю историю Америки. Первая мировая война была не только трагедией Европы, но и тяжелым временем для США: страна, отягощенная военным производством и высокими налогами, вышла из нее обессиленной и даже с более строгими нравами, чем раньше. Но в 1920-х начался невиданный экономический подъем. Промышленность США впервые в истории обогнала по технологиям и объемам производства Европу, став главным мировым экспортером. Доллар вытеснил фунт, превратившись в доминирующую мировую валюту. Эмиграция в процветающую Америку ведущих ученых каждый год приносила россыпь открытий и новых чудесных устройств, мгновенно внедрявшихся в быт.