– На меня это так не влияет, – ответил Хейслер, – я привык сокрушать своих противников. Я должен был, иначе они раздавили бы меня. Я смотрю на все это как на удивительный эксперимент. В течение многих лет я думал о нашей цивилизации – из-за моей дочери. Я потерял интерес. Во многих отношениях я потерял свой боевой дух. Кажется, мне все равно, что происходит, но я хотел бы сломать шеи тем, кто вышел отсюда и сейчас съезжает вниз по спиральному спуску. Я не хочу, чтобы они умерли от голода.

– Нет. Вы останетесь здесь. Я хочу, чтобы вы написали историю всего этого – как это произошло. Нам нужно точное описание, чтобы оправдать наши действия. Вы останетесь здесь и поработаете с моим стенографистом. Я собираюсь найти вашу дочь. Мы не можем позволить пешеходу пострадать. Мы заберем вас с собой. С подходящим оборудованием вы могли бы научиться ездить на лошади.

– Ты хочешь, чтобы я жил?

– Да, но не для себя. Есть дюжина причин. В течение следующих двадцати лет вы сможете читать лекции нашей молодежи. Вы сможете рассказать им, что произошло, когда мир перестал работать, потеть, когда люди сознательно променяли дом на автомобиль, а тяжелый труд и работу на машины. Вы сможете сказать им все это, и они вам поверят.

– Замечательно! – воскликнул Хейслер. – Я назначал президентов, и теперь я становлюсь безногим примером для нового мира.

– Вы достигнете славы. Вы будете последним автомобилистом.

– Давайте начнем, – призвал Хейслер. – Позовите своего стенографиста!

Стенографист появился в Нью-Йорке за месяц до встречи Миллера и представителей автомобилистов. В течение этого времени, благодаря его раннему обучению мимикрии в качестве шпиона, он обманул абсолютно всех, с кем вступал в контакт. В своем автомобиле, одетый как стенографистка, с надушенным и накрашенным лицом и кольцами на пальцах, он прошел незамеченным среди других тысяч таких же женщин. Он ходил в их рестораны и в их театры. Он даже ходил к ним в гости. Он был идеальным шпионом, но он был человеком.

Он был обучен работе шпиона. За многие годы он проникся верностью к своей республики пешеходов. Он присягнул, что республика будет на первом месте. Абрахам Миллер выбрал его, потому что мог доверять ему. Шпион был молод, с едва заметным пушком на щеках. Он был неженат. Он был патриотом.

Но впервые в своей жизни он оказался в большом городе. Фирма этажом ниже наняла стенографистку. Она была очень хорошим работником во многих отношениях, и было что-то в новой стенографистке, что вызвало его интерес. Они встретились и договорились встретиться снова. Они говорили о любви, новой любви между женщинами. Шпион не понимал этого, никогда не слышал о такой страсти, но в конце концов он понял. Она предложила, чтобы они разместились вместе, но он, естественно, нашел причины отказать. Тем не менее, они проводили большую часть своего свободного времени вместе. Не раз пешеход собирался довериться ей не только о надвигающейся катастрофе, но и о том, что он мужчина и своей настоящей любви.

В подобных случаях, трудно найти объяснение, почему мужчина влюбляется в женщину. Его всегда трудно найти. Здесь было что-то извращенное, патологическое извращение. Это было чудовищно, что он влюбился в безногую женщину, когда он мог бы, подождав, жениться на женщине с прямыми, настоящими ногами. Вместо этого он полюбил и желал женщину, которая жила в машине. В равной степени ненормальным было то, что она любила женщину. Каждый из них был болен – болен душой, и один, чтобы продолжить близость, обманывал другого. Теперь, когда город умирал под ним, стенографист почувствовал глубокое желание спасти эту безногую женщину. Он чувствовал, что можно каким-то образом найти способ убедить Абрахама Миллера позволить ему жениться на этой стенографистке – по крайней мере, позволить ему спасти ее от смерти.

Итак, в мягкой рубашке и брюках до колен он бросил взгляд на Миллера и Хейслера, занятых серьезным разговором, а затем на цыпочках вышел за дверь и спустился по наклонной плоскости на этаж ниже. Здесь все было в замешательстве. Смело шагнув в комнату, где стоял стол стенографистки, он наклонился над ней и начал говорить. Он сказал ей, что он мужчина, пешеход. Он быстро рассказал ей о том, что все это значило – крики снизу, неподвижные автомобили, бесполезные лифты, молчащие телефоны. Он сказал ей, из-за чего мир автомобилистов погибает, но что она будет жить благодаря его любви к ней. Все, о чем он просил, – это законное право заботиться о ней, защищать ее. Они бы уехали куда-нибудь и жили в сельской местности. Он катал бы ее по лугам. У нее могли быть гусята и утята которые подходили к ее стулу, когда она кричала: "Ути, ути".

Безногая женщина слушала. Бледность, которая должна быть на ее щеках, была умело покрыта румянами. Она слушала и смотрела на него, мужчину, человека с ногами, умеющего ходить. Он сказал, что любит ее, но человек, которого она любила, была женщиной, женщиной с болтающимися, кривыми, красивыми ногами, как у нее, а не с мускулистыми чудовищами.

Она истерически рассмеялась, сказала, что выйдет за него замуж и пойдет, куда он скажет, а потом она прижала его к себе и поцеловала в губы, а затем поцеловала его в шею над яремной веной, и он умер, истекая кровью текущей ей в рот, и кровь, смешанная с румянами, перекрасило ее лицо в ярко-карминового цвета. Она умерла несколько дней спустя от голода.

Миллер так и не узнал, как умерла его стенографист. Будь у него время, он, возможно, поискал бы его, но он начал разделять беспокойство Хейслера о девушке-пешеходе, изолированной и одинокой в мире умирающих автомобилистов. Для отца она была дочерью, единственным ребенком и единственной ветвью его семьи. Однако для Миллера она была символом. Она была знаком восстания природы, свидетельством ее последней судорожной попытки вернуть человечеству его прежнее место в мире. Ее отец хотел, чтобы ее спасли, потому что она была его дочерью, пешеходом, потому что она была одной из них, одной из нации пешеходов.

На этом сотом этаже были оставлены бочонки с водой и запасы продовольствия. Было сделано все возможное, чтобы поддержать жизнь посреди смерти. Хейслеру показали все это. Его устроили поудобнее, а затем Миллер, с небольшим запасом продуктов, флягой с водой, дорожной картой и крепкой дубинкой в руках, покинул это место тишины и покоя и начал спускаться по винтовой лестнице. Спускаться было неудобно, про проход был достаточно широким,