— Пятнадцать… — застонал Морешлёп. — Такого большого я никогда еще не встречал! Уступишь мне его, старина, если я его поймаю?

— Так и быть, — кивнул Иоганн. — В виде исключения!

— Пятнадцать кило! — восхищенно повторял водяной. — У меня уже слюнки текут!

Морешлёп грузно перевалился через решетку и во всю прыть зашлепал по приставной лестнице вниз. Иоганн спустился за ним: он понял, что чайка подстроила западню. И точно! Проковыляв в подвал, Морешлёп никакого омара не обнаружил. Пошарил слева, пошарил справа — омара не видно. Только тяжелая железная дверь вдруг бац — и захлопнулась; в замке лязгнул ключ.

— Эй, вы зачем меня заперли? — завопил водяной.

— Иначе никак! — крикнул из-за двери смотритель. — Старушка в лодке — мой друг. Не могу допустить, чтоб ты ее утопил.

— Если она твой друг, — захныкал Морешлёп, — то я не буду. Клянусь! Выпустите меня!

— Клянись не клянись, — крикнула Александра, — но пока лодка не приплывет, сидеть тебе под замком!

И тут вдруг Морешлёп смутился.

— А может, и правильно вы меня заперли, — пробурчал он. — На воле я бы не удержался — точно перевернул бы лодчонку! Такой уж у меня характер. Но войдите же и в мое положение: как я буду сидеть тут один-одинешенек в темноте? Хоть расскажите что-нибудь интересненькое…

— Это всегда пожалуйста! — крикнул смотритель. — Подожди-ка минутку!

И смотритель полез наверх за своим табуретом. Глянув с балкона на юг, он заметил черную тучу, которую ветром гнало прямехонько к лодке. Смотритель встревожился: вот-вот хлынет дождь!

— Если лодка попадет под ливень, — пробормотал Иоганн, — тетушка простынет и разболеется!

Сердито ворча, он взял под мышку свой табурет и спустился вниз — рассказывать обещанную историю. Морешлёп уже весь извертелся в подвале от нетерпения.

— Может, про трех китайских бургомистров? — спросил Иоганн.

— Наизусть знаю! — гулко раздалось из подвала.

— А я — нет! — заметила Александра.

— Ну, тебе я потом расскажу! — ответил смотритель.

Морешлёп задумался: что бы такое послушать? И тут его осенило. Хорошо бы сейчас про волшебников!

— Про одного волшебника я могу рассказать, — отозвался Иоганн. — Слыхал ли ты о волшебнике по имени Хинц Розенхольц?

— Слыхом не слыхивал! — в волнении заорал Морешлёп. И громко хлопнул себя по пузу от удовольствия. Послушать новенькую историю — что может быть приятней! И смотритель, то и дело косясь на тучу, повел рассказ…

Что на свете есть волшебники, ни для кого не секрет. Много разных историй служат тому доказательством. Но что среди колдунов и магов встречаются иной раз добрейшие люди, знают немногие. Вот почему мне и подумалось, что надо бы рассказать об одном волшебнике, который некогда жил у нас на острове. Звали волшебника Хинц Розенхольц, и была у него на Тюленьей улочке, прямо на взморье, лавка со всякими пустяками. Если бы Хинц захотел, он бы стал богачом и жил в роскошном дворце. Но богатство его не манило. Хинц любил свою лавочку и скромный домик у моря, где он жил один-одинешенек, с черным котом Цап-царапом.

Волшебному ремеслу Хинц никогда не учился. Не было у него ни книги с колдовскими рецептами, ни гадальных шаров. Зато был природный талант кудесника. Возьмет, бывало, в руки старую фетровую шляпу, поглядит на нее задумчиво и от всей души пожелает: «Хочу, чтобы эта шляпа превратилась в кукольный домик для малышки племянницы!» И надо же: под длинными тонкими пальцами и долгим задумчивым взглядом старая шляпа потихоньку растет, появляются стенки с узорчатыми обоями, отворяются шесть окошек, в рамы вплывают стеклышки… И вот уже Хинц держит в руках не старую шляпу, а кукольный домик, такой хорошенький, что лучше и пожелать нельзя.

Мой отец не раз наблюдал, как старик Хинц колдует, а потом рассказывал мне. Сам я — увы! — не видел, потому что, когда я был маленький, колдовать у нас на острове запрещалось. Но однажды пришлось мне убедиться, что удивительное искусство нашего Хинца не пустые слова, а самая что ни на есть диковинная правда. Случилось это во время большого голода.

Зима в том году выдалась лютая. Остров отрезало от всего мира. По морю плыли, с хрустом и скрежетом наползали друг на дружку огромные льдины; они так усердно проталкивались вперед, что треск и грохот долетали в самые дальние закоулки наших домов. Ни один корабль не мог подойти к берегу и привезти нам с большой земли хлеба, мяса и молока. А ни коров, ни овец, ни пашен на скалистом острове не водилось. Жителям только и оставалось, что ловить рыбу да стрелять птиц. И когда все съестные припасы в ту зиму вышли, кормились мы одной только рыбой да птицей. Кончились у тебя запасы соленой и вяленой рыбы — идешь по соседям. Тяжелые времена наступили! Если кто заводил разговор о хлебе, мясе и зелени, у всех слюнки текли, а в глазах загорался голодный блеск. И поговаривали в народе, будто нашлись какие-то люди, готовые за кружку свежего молока подарить волшебнику целый дом. Но Хинц строго держался запрета и даже в свою кладовую съестных припасов не наколдовывал. Питался, как все мы, рыбой да птицей.

Когда так прошли четыре недели — вот уж и рыба стала кончаться, — в ратушу к бургомистру явилась толпа возмущенных островитян.

— Так больше продолжаться не может! — заявили они. — У наших детишек урчит в животе от голода. Наши жены не знают, что подать на обед. А наши бочонки с соленой рыбой вот-вот опустеют. И единственный, кто может нас спасти, пока льды не растают, это Хинц Розенхольц!

— Друзья мои! — отвечал бургомистр. — Я ведь тоже хожу голодный. Я знаю, каково приходится жителям нашего острова. Но мне строго-настрого велено запрещать колдовство. По закону всякого колдуна отправляют в тюрьму — навсегда! Не хотите же вы, чтобы славный Хинц Розенхольц до конца своих дней томился за решеткой? И все ради того, чтобы нам отведать мясца и зелени?

Нет, такого, понятное дело, островитяне совсем не хотели. У них и в мыслях такого не было. В унылых раздумьях разошлись они по домам. Но в сердце кой у кого засела заноза — и ныла, и ныла…

«Ну, и сел бы старик за решетку, — думал кое-кто. — Пусть лучше один невинный сидит в тюрьме, чем весь остров вымрет от голода!» Да-да, именно так и думал. Только вслух не говорил. Но Хинц и так обо всем догадался и в воскресенье пришел к бургомистру.

— Бургомистр! — сказал Хинц. — Душа у меня изболелась за наш остров. Не могу спокойно смотреть, как детишки стоят в моей лавке и каждый тайком мечтает, чтобы камушек, который спрятан в кармане, превратился в краюшку хлеба. Посади ты меня, бургомистр, в тюрьму! Там я всего наколдую, чего нам так не хватает, — хлеба и мяса, зелени и молока, маслица и муки. Ведь если колдун за решеткой, то все по закону! Сиди себе и колдуй всем на радость.