пустынна, любую жизнь, существовавшую здесь, уничтожили сначала императорская армия, а затем и неумолимое течение времени. Но теперь перед ним возвышался невероятный дворец, пылающий огнем и сверкающий золотом. Иллюзия была далека от совершенства – он видел трещины в тех местах, что были безвозвратно испорчены, на камне, что был опален пожаром.

Но все же это было уже что-то. Начало.

Цзэнь, смотревший на дворец своих предков, испытывал трепет, но в то же время внутри него разверзлась бездна одиночества. Когда-то в этом дворце царила жизнь: слышалось ржание лошадей и блеяние овец, смех детей и бой барабанов, крики стражников и воинов, шагающих по длинным коридорам. Цзэнь едва ли не чувствовал, как их призраки кружат вокруг теперь уже пустого двора. Казалось, что если он протянет руку и отодвинет завесу времени, то увидит своего прадеда, сидящего на троне, и еще малыша-дедушку, бегающего с гончими по коридору.

«Однажды, – подумал он. – я все верну. Совсем скоро. Клянусь».

Если духи предков, погребенные в дремлющей земле, и слышали Цзэня, они не ответили.

Что-то мокрое и холодное коснулось его щеки, и он с удивлением поднял глаза к небу.

Шел снег. С неба падали снежинки.

«Такие же тучные, как гусиный пух», – имел привычку говорить его отец.

Цзэню послышалась песня из воспоминаний, терзающих его долгими ночами. Из тех, что грозили сломить крепость, которую он воздвиг вокруг своего сердца. Бамбуковый лес, девушка с проницательным взглядом и озорной улыбкой, кружащаяся перед ним в белом, словно снег, платье.

– Назови свою любимую песню. Я в таком хорошем настроении, что готова спеть для тебя. – Ее смех, подобный переливам серебряного колокольчика, звенел в его ушах.

– Ты ее не знаешь, – сказал он тогда.

– Значит, ты должен меня научить.

– Нет. Я ужасно пою.

– Мой голос с лихвой это компенсирует. – Улыбка, сладкая, как сахарная пудра.

– Ты меня дразнишь.

От снега щеки Цзэня стали влажными. Он провел пальцами по лицу, прежде чем повернуться к остальным, к тем, кто последовал за ним, но все еще стоял за воротами дворца.

– Дорогие ученики, – начал он, а потом поклонился Нуру и Безымянному мастеру. – Шифу. Добро пожаловать во Дворец Вечного Мира.

Он замолчал. Там, где Цзэнь раньше бывал, здание имело одно название, а место – другое, часто заимствованное у гор, лесов или рек, возле которых оно располагалось. Школа Белых Сосен стояла посреди места, которое носило название «Где текут реки и кончаются небеса».

Он понятия не имел, придумали ли его предки имя для этого холодного и темного куска земли, но ему бы оно не помешало. Такое название, что соединило бы в себе прошлое, настоящее и будущее. Такое, чтобы признавало его, но при этом отдавало дань уважения его предкам.

Внезапно в просторах глубокой ночи полоса золотого света рассекла чернильно-черное небо. Появившаяся и тут же исчезнувшая падающая звезда ярко вспыхнула на краткий миг, достаточный, чтобы пересечь небосвод. Ночью, когда шел снег, а небо заволокли тучи, подобное казалось практически невозможным.

Древние шаманы его клана увидели бы в таком явлении знак.

Цзэнь провел пальцем по алому пламени, вышитому на его черном шелковом мешочке. Название родилось так естественно, словно так и было нужно.

– Добро пожаловать Туда, где рождается огонь и падают звезды. – Он заставил себя улыбнуться, хотя совсем этого не хотел.

Ксан Тэмурэцзэнь шагнул вперед, в последние мгновения золотого света и отблеска факелов.

Начиная с этого момента он собирался создать мир заново.

3

В великой Эмаранской пустыне поющие пески исполняют мелодию смерти.

Неизвестный торговец пряностями, «Записи о Нефритовой тропе», Эпоха воюющих кланов

Элантийская эра, цикл 12 Нефритовая тропа, Юго-запад

Пески снова пели.

Сун Лянь остановилась, чтобы послушать, и поправила дули[1], плотнее натягивая на лицо газовую вуаль.

Под лучами послеполуденного солнца дюны Эмаранской пустыни растекались сверкающим океаном золота. Тишина превращала песок в бесконечную неподвижную полосу, но с наступлением темноты поднимался ветер, и пустыня пела. Торговцы, путешествующие в верблюжьих караванах по Нефритовой тропе, и местные жители, населяющие редкие в этой части царства серовато-коричневые строения, окрестили это явление шамин, или «песней песка». Лань же это больше напоминало завывание умирающей собаки.

Последние несколько недель она, Дилая и Тай шли по тропе на запад, к границе Последнего царства, которое заканчивалось там, где начиналась эта пустыня. Дальше лежали никому не принадлежавшие земли, ведущие к королевствам Эндхира и Масирия, великой империи Ахеменидов… и мифическому городу Шаклахира. К этому времени Лань начала бояться песни песка и того, что она означала – ухудшение погоды, надвигающуюся песчаную бурю. Среди местных жителей Нефритовой тропы и торговцев, что по ней путешествовали, ходили слухи, будто бы буря, предсказанная шамин, была вызвана духами и демонами пустыни. Пусть простой народ давно забыл о магии и практиках, считая их скорее частью мифов или легенд, суеверия все же укоренились в Последнем царстве, поскольку люди помнили отголоски настоящей истории.

Первую ночь в пустыне Лань и ее спутники провели, съежившись за утрамбованными земляными стенами руин, слушая, как завывают небеса, и наблюдая, как темнеют звезды. И все же, когда она сосредоточилась на смешавшейся с бурей ци, то не обнаружила ничего сверхъестественного. Ничего, что бы указывало на дисбаланс инь и ян, двух составляющих энергии этого мира.

За некоторыми суевериями не скрывалось что-то большее.

Но в любом случае им нужно было найти где укрыться, прежде чем разразится песчаная буря и станет невозможно не только разглядеть что-то, но и дышать.

Лань приложила руку козырьком, чтобы защититься от солнца, и вгляделась вдаль. Песчаные дюны. Только они вокруг. Она видела столько песка, что хватило бы на всю оставшуюся жизнь. И на несколько следующих.

– Время устроить привал.

На Лань упала тень остановившейся рядом с ней Ешин Норо Дилаи. После нескольких дней, проведенных под палящим солнцем, ее бледная, присущая жителям севера кожа стала песочно-коричневой. Она сменила обычную газовую вуаль на менее прозрачную, скрывающую ее лицо. На то имелись веские причины. С повязкой на глазу Дилая бросалась в глаза, а вся элантийская армия, скорее всего, разыскивала трех хинских практиков, которые сумели ускользнуть от высокопоставленного королевского мага.

Лань приготовилась к боли, которая возникала всякий раз при воспоминании о битве на Краю Небес. Рана была все еще свежей, а боль – рекой печали, в которой она могла бы утонуть. Не прошло и одной луны, как элантийская армия обнаружила последнюю школу практики. Двое мастеров спасли младших учеников, которые еще и половины не узнали о