выдохнула она судорожно. Следом шла всего лишь дворняга. Не та, что обычно у метро попрошайничала, незнакомая, серая и лохматая. – Псина, ты чья?

Собака ответила Янке недовольным взглядом снизу вверх, словно говоря: «Сама ты «псина», девочка!» – но, конечно, ничего пояснять не стала и уселась неподалёку.

Ошейника на ней не было.

Янка перебрала в уме содержимое сумки: кошелёк, ключи, карандаши, скетчбук, пара запасных резинок, недоеденная пачка сухариков и пудра. Кажется, всё. Не сухариками же подкармливать собаку!

Но Янка всё-таки вытащила несколько сухарей покрупнее, один разгрызла, а остаток на ладони протянула собаке:

– Эй, «три корочки» будешь? Типа с беконом. У меня ничего другого нет, извини.

Собака принюхалась и отвернулась.

– Ясно, «тигры это не едят», – сделала вывод Янка, отправляя сухарики в рот, повернулась и пошла дальше.

Но капюшон откинула, краем глаза следя за собакой. Та, помедлив, поднялась, словно бы даже став выше ростом, – и пошла следом.

– Учти, мать никогда мне не разрешит тебя взять, – с наигранной бодростью сообщила Янка, хотя от внимательного собачьего взгляда стало на секунду не по себе. Потом всё-таки надела капюшон, снова отсекая внешний мир, вставила наушник и ускорила шаг, старательно игнорируя желание обернуться. Мало ли привязчивых дворняг…

Конечно, эта не выглядела бездомной – исхудавшей, больной или грязной. Косматый мех, горбоносая морда, мало похожая на любую известную Янке породу, по-дворняжьи смышлёные глаза и… Нет, не будет Янка об этом думать. А то снова каждый частичкой кожи почувствует трещину, пробежавшую по скорлупе привычного мира.

Уже на повороте, когда парк остался позади, Янку обогнал автобус. Янка в сердцах пнула фонарный столб и защёлкала кнопкой на проводе наушников, переключая треки. Выбрала самый энергичный, чтобы почти срываться в бег: шаг-шаг, быстрей-быстрей, и никакие мысли тебя просто не догонят, а те, что успели заскочить в голову, вытряхиваются через три пружинистых шага. И нету странной собаки, других людей и всего мира – только асфальт под ногами, свет фонарей и чёткий ритм, которому подчиняешься – и наконец-то расслабляешься.

Взлетев по лестнице на третий этаж, Янка отдышалась, пытаясь проглотить выскакивающее сердце – её сердце, целенькое, здоровое, колотящееся в горле, – и сунула ключ в замок. Два оборота, вынуть, надавить на ручку…

Вот ярко светит лампа, на кухне шумит электрочайник, слышится чей-то голос… телевизор?

Вот стоят под вешалкой мужские лакированные ботинки.

Вот мама, выглянувшая из кухни – не одна! – смущённо представляет:

– Лер, это Яна. Яныч, это Лера, он…

Янка не успела разглядеть его лицо. Только щёлкнуло в мозгу: «Лера – Валера – Валерий», – и вот уже Янка несётся вниз по лестнице, а в наушниках стучит сердце.

«Несправедливо! Мам, так несправедливо! А я? А папа? Ну и что, что он…»

У подъезда сидел, уткнувшись носом в журнал, давешний мужчина. Янка его не заметила бы, не запнись о ноги, – но удержалась, мазанула взглядом, слабо удивилась и бросилась дальше.

– Яна! – послышался оклик, когда она уже выскакивала из двора.

Последние сомнения – этот мужик просто ждёт кого-то, это случайность, просто случайность, – развеялись.

Мужчина ждал её.

Янка бросилась во весь дух. Просто летела, утирая злые слёзы, вперёд, вперёд, прочь отсюда, как можно дальше от топота чужих шагов… Очнулась Янка только в том самом парке, куда клялась себе больше не заходить. Топота за спиной уже не было, и Янка перешла на шаг, всхлипывая, задыхаясь и мечтая провалиться сквозь землю. Куда угодно, хоть в Австралию…

«Куда угодно, пожалуйста, пожалуйста, прочь отсюда, в никуда…»

В сердце, заставляя нелепо застыть с поднятой ногой, натянулась невидимая струна – до звона, до мелкой дрожи, а потом словно бы кто-то сказал: «Да оставь ты её, не маленькая. Погуляет и вернётся».

И мамин голос будто бы ответил: «Но… Да, конечно, Лер».

Янка напряглась – и шагнула вслепую вперёд, сквозь… что-то. Струна лопнула, рыбка обожгла грудь, мир с оглушительным треском раскололся, стало светлее…

Серая тень обогнала Янку бесшумно. Знакомая собака встала на пути, перегораживая проход – попробуй обойти такую махину.

– Пусти, – прошептала Янка, останавливаясь. – Я кому сказала! Фу! Сидеть! Пусти!

Никакой реакции. Взгляд собаки – глаза в глаза – показался откровенно насмешливым… и внимательным. Только тут Янка вспомнила, почему же собака ей знакома.

Это был пёс Лены.

Янка огляделась… зажмурилась, вслух досчитала до семи и снова открыла глаза.

Улица, собранная из разномастных заброшенных домов, никуда не делась. В ближайшем пыльном окне отражалось крохотное красное солнце, зависшее над самым горизонтом – настолько тусклое и маленькое, что не разгоняло густые синие сумерки.

– Мамочки… – Одной рукой накрыв спрятанную под толстовкой рыбку, а другой вытаскивая из ушей бесполезные наушники, Янка тщетно пыталась рассказать себе, что опять неудачно заснула.

«С-спи-шь? Когда во с-сне так холодно, ты просыпаеш-шься, вс-сегда…» – заметил чересчур проницательный внутренний голос.

– Заткнись, – шёпотом сказала ему Янка.

Но голос и сам уже довольно замолчал, зная: возразить ей нечего. Из ловушки мёртвого города выхода нет.

– Некоторые галлюцинации бывают чересчур убедительными… – пробормотала Янка, пытаясь отойти в сторону, но пёс не дал. Ему для этого даже не нужно было сдвигаться с места – так, качнуться достаточно.

Несколько секунд они стояли неподвижно, но эту игру в гляделки Янка проиграла с треском.

– Хоро-оший пёсик, – пробормотала она. – Или ты собачка?

Впрочем, хватило одного взгляда, чтобы понять: в природе этого громадного пса с почти медвежьей мордой было отнюдь не нянченье щенков.

Немигающий взгляд тёмных глаз гипнотизировал. На очередном «п-пусти, хороший пёсик» пёс многозначительно приподнял верхнюю губу, демонстрируя набор прекрасных белоснежных клыков, и Янка заткнулась.

«Мамочки… Нет, соберись, Ян, соберись, Офелия, ну пожалуйста, кто-нибудь, спасите меня, мамочки… надо бежать… холодно… Соберись, ради Бога!»

Пёс одним шагом преодолел разделяющее их расстояние, заставляя прижаться спиной к стене, и внутренний монолог сорвался в беспомощное подвывание.

А пёс спокойно уселся, не сводя взгляда с Янки… и с невидимой под толстовкой рыбки.

Когда мысленная паника достигла своего пика и мир вокруг словно зазвенел от напряжения, Янка запустила руку за ворот, сжала рыбку так, что горячий металл до боли впился в кожу… и с ошарашившей её саму твёрдостью решила: выждать, пока пёс отвлечётся, – и прыгать вбок, и бежать, бежать! Иначе напряжение разорвёт её в клочья куда раньше, чем это сделает пёс.

Низкое солнце рождало длинные-длинные неверные тени, и Янке показалось, что у пса тень не одна, а целых три, причём две куда меньше. Пёс, убедившись, что пленница стоит смирно, вдруг широко зевнул и улёгся белоснежной горой.

«Так, Ян… Соберись! Три, два…»

Перед глазами словно вспыхивают привычные надписи:

До начала боя осталось

00:03!

00:02!

00:01!

Бой начинается!

…Пёс ещё не успел опустить на землю морду, а Янка невероятным прыжком кинула себя вправо, упала, вскочила и бросилась бежать, на волосок ускользнув от клацнувшей у капюшона пасти. Нырнула в переулок, надеясь выгадать пару секунд, запнулась, кубарем полетела вперёд…

– Успел, –