Игорь Михайлович вспоминал, как писал тот самый сборник про Гарика. И помнил все, прекрасно помнил, в деталях, хотя, казалось, забыл. Давно решил для себя, что забыл.

С чего все началось? И что вообще считать началом? Наверное, с Люси. Надо же, и имя тут же всплыло: вот оно – на языке. У него ведь тогда случился бурный роман. Такой роман, который всю жизнь вспоминаешь. В то время ведь думал, что роман и роман, а если всю жизнь помнишь, то выходит, что любовь была. Если бы он тогда изменил жизнь, остался бы с Люсей, то как бы сейчас было? По-другому? Конечно, по-другому. Может, Люся была ему дана, чтобы жизнь изменить, а он профукал все… Теперь уже и не узнаешь.

Люся работала секретарем в издательстве. Игорь Михайлович, тогда еще молодой человек, начинающий и никому не известный прозаик Игорь, мечтал об одном – чтобы его рукопись приняли на рассмотрение. Ни о чем так не мечтал, как об этом – заходить в эти двери на правах автора, проходить в приемную и сразу в кабинет, где его ждет редактор. Он видел – так встречают авторов: двери нараспашку, секретарша уже с чаем наготове, редактор тоже, стоит, руку протягивает. А то и из-за огромного стола выбирается – идет встречать, стул отодвигает. А он не спешит, улыбается секретарше, жмет руку редактору…

Игорь писал роман. До окончания было еще далеко, но одна треть – две главы – очень, очень достойные. Игорь переписывал, перечитывал, давал «отлежаться» рукописи, возвращался, правил, вычеркивал, снова вставлял.

– Допиши – тогда показывай, – посоветовал Сашка Комаровский.

– Если начало понравится, быстро допишу. Ты только встречу мне организуй, – ответил Игорь.

– Запишись на прием, – сказал Сашка.

– И сколько ждать этого приема? Секретарша будет отфутболивать – редактор то в отпуске, то на совещании, то уехал… Замолви за меня словечко. Тебе это раз плюнуть, а мне, понимаешь, стимул нужен. Не могу я больше так, в стол, в неизвестность…

– А если твое начало не понравится?

– Пусть. Тогда я больше и пытаться не буду. Лучше сразу узнать. Или подскажут, как переделать.

– Дай хоть почитать.

– Дам, обязательно. Чуть поправить надо. Ты договорись о встрече. Ну к кому мне еще обратиться? Кого просить? Я уже по потолку хожу! Тебе-то хорошо, ты уже признанный, а я? Да мне только на прием попасть!.. Пусть критикуют, пусть ругают, я хоть буду знать, в какую сторону двигаться! Ну что я тебе объясняю? Ты же и так понимаешь лучше меня!

– Хорошо.

Комаровский всегда держал слово. Если согласился – значит, сделает.

Игорь поднимался по ступенькам и слышал, как стучит сердце. И это была не фигура речи. Игорь удивленно отметил, что стук сердца можно слышать так, что закладывает уши. Звук этот, надо сказать, раздражал и даже пугал. Нет, сердце не пробивало грудную клетку и не выскакивало из груди. Стучало громко, заглушая чужие разговоры, грохот отбойного молотка на улице и все остальные звуки. Резкой болью отдавало между лопаток. Игорь поднимался по лестнице, чувствуя, что сейчас умрет – через одну ступеньку уж точно.

Кто придумал такие длинные пролеты? Вдруг защипало глаза. Игорь дотронулся до лица – пот с него тек ручьями. И это тоже оказалось не фигурой речи.

Игорь остановился, держась за подоконник, делая вид, что смотрит в окно, думает. И вдруг ясно и четко увидел себя лежащим на этих самых ступеньках, увидел свое фото в рамочке с траурной лентой. И Сашку Комаровского – с двумя чахлыми гвоздичками. И чуть не заплакал от такого видения. Или от боли – болела уже не только спина, но и резало в подреберье. Наверное, он опустился на пол или упал – не помнил. Помнил девушку – тонкую блондиночку, прозрачную, в очках с сильными диоптриями, которая спрашивала, что с ним случилось. Девушка была страшненькой, волосы жидкие, кофточка какая-то блекленькая, под горло, и не различишь – есть грудь, нет груди?

– Не уходите. – Игорь схватил девушку за руку. Сам не понимал зачем, но отчего-то твердо знал – эта девушка ему сейчас очень нужна.

Девушка руки не оторвала и нагнулась. Игорь почувствовал запах лаванды, детского крема и ромашки. Хотя нет, он подумал, что ромашка подходила девушке больше лаванды. Еще его очень беспокоил пот – надо бы вытереть лоб и нос, ведь ей может быть неприятно. Больше ничего не помнил.

Потом, когда он очнулся уже на огромном жестком диване в большом светлом помещении, судя по всему, в приемной, над ним стояла эта девушка – он узнал ее по очкам и кофточке. Еще отметил с сожалением, что груди нет. Рядом топтался врач и застыл мужчина в костюме.

– Очухался? – спросил раздраженно мужчина в костюме.

– Вам лучше? – озабоченно поинтересовалась девушка.

– Ну что ж вы так нас пугаете… – неискренне сказал врач.

– Сердце? – испуганно спросила у врача девушка.

– Абстинентный синдром, – ответил серьезно врач, и девушка захлопала ресницами.

Мужчина в костюме театрально развел руками – мол, так и думал, так и знал.

– Заканчивайте вы… дорогой мой… со своими… эээ… возлияниями. Скажите спасибо, что организм молодой. Но не крепкий. А дальше как? А после сорока? После сорока все вылезет, все болячки. Это, я вам скажу, опасно. Если вы уже сейчас… то потом… Ну, ничего, прокапаем вас, вернем, так сказать, к творческой жизни. А дальше все от вас зависит. Ищите себе другие источники, так сказать, вдохновения, – говорил врач, обращаясь то ли к Игорю, то ли к девушке, то ли к мужчине в костюме.

– О чем вы говорите? Я ничего не понимаю! – воскликнула девушка.

– Даже не мечтайте, как вас там, после всего этого. У меня предостаточно и без вас… так сказать… Ведь не хотел… За вас поручились, а вы! Как же можно было так подвести?! В какое положение вы поставили? А ваш поручитель?.. Вам не стыдно? Неужели нельзя было сдержаться, что ли? – кричал мужчина в костюме. Голос не соответствовал внешности. Мужчина был круглый, солидный, пузатенький, добрячок-боровичок, с лысинкой, с гладким личиком, маленьким носиком, вялым подбородком. Все в нем было меленькое – глазки, глубоко утопленные в набрякших веках, губы тонкие, рот девичий, даже уши были маленькие, аккуратненькие, розовые, плотно прижатые к голове. А голос шершавый, злой, неприятный, да еще и с дикцией проблемы – он пришепетывал.

Игорь заметил, что девушка – видимо, секретарша – замерла в испуге, глаза вытаращила, ссутулилась. Врач же кивал, соглашался.

– А куда я факт дену? Факт куда? – продолжал кричать мужчина в костюме. – Вызов был? Поступил отсюда? «Скорая» была? Абстинентный синдром был? Тьфу ты! Мало мне проблем, так еще вы – как вас там – устроили тут. Ну разве так можно? Разве нельзя в другом месте? Я же пошел вам навстречу! Вас записали, были готовы принять, а вы? Мне-то что делать прикажете? Куда мне факт засунуть? Мне за вас отвечать? Ну уж нет! Увольте! Я и так каждый день под угрозой хожу. Спать ложусь и то под угрозой! Это мне надо «Скорую» вызывать! Но я же себе такого не позволяю! Так что зарубите себе на носу: больше сюда ни ногой! Чтобы я вас больше не видел. И никакие поручители не помогут! Я на себя не возьму! Это же… простите, аморальное поведение! Все зафиксировано, бумаги есть. Куда я бумаги дену? – мужчина в костюме потряс пухлыми кулачками над головой и снова застыл.