Она медленно поднялась на ноги и какое-то время просто стояла, словно сомневаясь в том, что сможет идти. Потом она расправила плечи и, став похожей на прежнюю Риццоли, вышла из комнаты.

Зазвонивший на воротах колокол заставил Мауру подойти к окну. Она увидела, как все та же пожилая монахиня вышла из здания и шаркающей походкой направилась к калитке. Этому гостю не пришлось объяснять цель своего визита; монахиня сразу открыла ему. Мужчина в длинном черном пальто вошел во двор и положил руку на плечо старухи. Это был жест успокоения и дружеского участия. Они вместе направились через двор. Мужчина шел медленно, в такт ее артритической походке, и слушал монахиню, склонив голову, как будто пытаясь не пропустить ни слова из того, что она говорила.

На полпути он вдруг остановился и посмотрел вверх — словно почувствовал, что Маура наблюдает за ним.

На мгновение их взгляды встретились. Она увидела худое выразительное лицо, черную шевелюру, растрепанную ветром. И под поднятым воротником черного пальто промелькнула белая полоска.

Священник.

Когда миссис Отис объявила о том, что в аббатство направляется отец Брофи, Маура представила себе седовласого старца. Но мужчина, который смотрел на нее сейчас, был еще молод — не старше сорока.

Священник и монахиня продолжили путь, и Маура потеряла их из виду. Монастырский двор вновь опустел, но затоптанный снег хранил следы всех, кто прошелся по нему сегодня утром. Вскоре должны были прибыть санитары морга и пополнить снежную кашу свежими отпечатками.

Она глубоко вздохнула, с ужасом думая о возвращении в холодную часовню, где ей предстояло продолжить свою мрачную миссию. Она вышла из кельи и спустилась вниз, чтобы встретить коллег.

Джейн Риццоли стояла над умывальником, уставившись в зеркало на свое отражение, которое не вызывало в ней положительных эмоций. Она не смогла удержаться от сравнения с элегантной Маурой Айлз, всегда царственно спокойной и сдержанной, с неизменно аккуратной прической и сияющими красной помадой губами, выделяющимися на безупречной коже. Образ, увиденный Риццоли в зеркале, нельзя было назвать ни спокойным, ни безупречным. Волосы топорщились, как у привидения-плакальщицы, и под шапкой черных тугих кудряшек лицо казалось особенно бледным и напряженным. «Это не я, — подумала она. — Я не узнаю женщину, которая смотрит на меня. Когда я успела так измениться?»

Вновь подступила тошнота, и Джейн закрыла глаза, отчаянно сопротивляясь рвотному рефлексу, как будто от этого зависела ее жизнь. Но одной силой воли нельзя было остановить неизбежное. Зажав рот ладонью, она рванула к ближайшей туалетной кабине, и вовремя. Даже после того как в желудке стало совсем пусто, она еще какое-то время постояла над унитазом, не осмеливаясь покинуть свое укрытие. И в голове настойчиво стучало: это грипп. Пожалуйста, пусть это будет грипп.

Когда наконец тошнота прошла, она почувствовала себя такой опустошенной, что присела на унитаз и привалилась к стене. Думала она о работе, которую предстояло выполнить. О бесконечных допросах, которые нужно было провести, о нудных попытках выудить хотя бы крупицу полезной информации из этих перепуганных молчаливых старух. И самым трудным испытанием было для нее сейчас само присутствие на месте преступления, когда, стоя на ногах, нужно было наблюдать за скрупулезной работой криминалистов, осматривающих помещение в поисках микроскопических улик. Она привыкла быть первой в этой работе, держать под контролем каждый шаг в расследовании. И вот сейчас сидела, запершись в туалетной кабинке, не испытывая ни малейшего желания находиться в гуще событий, за что прежде так боролась. Ей хотелось спрятаться в этом укромном уголке, где было так тихо и где никто не мог видеть ее страданий. Она задалась вопросом: успела ли доктор Айлз что-то заметить? Возможно, нет. Айлз всегда больше интересовалась мертвыми, нежели живыми, и на месте убийства ее внимание было приковано исключительно к трупу.

Наконец Риццоли собралась с силами и вышла из кабинки. В голове заметно прояснилось, желудок успокоился. Дух прежней Риццоли вновь вернулся в ее тело. Подойдя к умывальнику, она прополоскала рот ледяной водой, сбрызнула лицо. Соберись, девочка. Не будь нытиком. Если ребята заметят брешь в твоей броне, они тут же направят туда свои стрелы. Так было всегда. Она взяла бумажное полотенце, промокнула лицо и уже собиралась выбросить бумагу в мусорную корзину, как вдруг замерла, вспомнив постель Камиллы. Кровь на простынях.

Корзина была заполнена наполовину. Среди вороха смятых бумажных полотенец виднелся маленький сверток из туалетной бумаги. Превозмогая отвращение, она развернула его. Хотя и догадываясь о содержимом, она все-таки вздрогнула при виде чужой менструальной крови. Ей постоянно приходилось иметь дело с кровью, и не далее как сегодня утром она видела ее в избытке возле трупа Камиллы. И все-таки именно эта окровавленная гигиеническая прокладка вызвала у нее содрогание. Она была тяжелой, набухшей. Вот почему ты встала с постели, подумала она. Почувствовала тепло между ног, влажные простыни. Ты поднялась и пришла в ванную, чтобы сменить прокладку, выбросить промокшую в мусорную корзину.

А потом… Что ты сделала потом?

Джейн вышла из туалета и вернулась в келью Камиллы. Доктор Айлз уже ушла, и Риццоли, оставшись одна, хмуро уставилась на окровавленные простыни — единственное яркое пятно в этой бесцветной комнате. Она подошла к окну и посмотрела вниз, во двор.

Заиндевевшая снежная каша была вся истоптана. К воротам подъехал еще один фургон с телевизионщиками, которые уже готовились к атаке, настраивая спутниковые антенны. История убитой монахини должна была войти в каждый дом. Наверняка станет главным сюжетом новостей, подумала Джейн, ведь мы все с любопытством относимся к монахиням. Их жизнь, предполагающая полное отречение от секса и отшельничество, интригует не меньше, чем вопрос, что же скрывается под их черными монашескими платьями. Именно обет целомудрия представляется самым загадочным; мы не перестаем удивляться, как может человек противиться самому сильному из всех свойственных ему желаний, отвергать то, что назначено ему природой. Их чистота и непорочность возбуждают.

Риццоли скользнула взглядом по двору и остановила его на часовне. «Я сейчас должна находиться там, — подумала она, — дрожать от холода вместе с ребятами из судмедэкспертизы. А не болтаться в этой келье, провонявшей хлоркой». Но только отсюда, из окна этой комнаты она могла представить себе то, что увидела Камилла, вернувшись из ванной темным зимним утром. Она наверняка увидела свет, пробивавшийся из подслеповатых окон часовни.

Свет, которого там не должно было быть.

* * *

Маура посторонилась, когда двое санитаров расстелили на полу чистую простыню и бережно переложили на нее сестру Камиллу. Ей не раз доводилось видеть, как увозят трупы с места преступления. Иногда санитары выполняли свою работу с профессиональным безразличием, а бывало, что и с нескрываемым отвращением. Но случалось и такое, что они относились к жертве с особой нежностью. Такого внимания удостаивались дети, чьи головки осторожно укладывали на носилки и к чьим окоченевшим тельцам прикасались так, будто боялись причинить боль. Сестра Камилла пробудила в санитарах такие же трепетные чувства и вызвала глубокую печаль.