– Ну, пойду сделаю чаю?..

– Не нужно, – сказала она.

Встала, подошла к окну, провела ладонями по тюлю, нащупала края занавесок и задернула их. Затем шагнула к письменному столу, коснулась стопки тетрадей, вскинула руку к полке и провела кончиками пальцев по корешкам книг.

– Любишь читать? – спросила она.

– Да… так… к сессии готовлюсь, вот… учебники всякие, – промямлил я, глядя на нее во все глаза и гадая, куда она двинется дальше.

Но она замерла на месте и теперь гладила ладонью поверхность стола, словно задумалась о чем-то. «Прикидывает, что взять…» – решил я. Тут она, не поворачиваясь, произнесла:

– Выключи свет.

Я встал и нажал на клавишу на стене. Внезапно она дернула меня за руку с такой силой, что я повалился на ковер. Сама она оказалась рядом, вцепилась мне в волосы и начала яростно ерошить их так, что мне показалось, будто она хочет снять с меня скальп. Затем принялась ощупывать мое лицо, скользя пальцами по лбу, носу, щекам.

– Ты красавчик, да? – шептала она, склонившись надо мной, и я чувствовал на лице жар ее дыхания.

– Вр-р-р-роде нет… – заикаясь, я попытался отстраниться, но она с силой притянула меня к себе и впилась губами мне в губы.

Странное дело: я должен был распалиться, но мне стало жутко. Целовалась она неплохо, но весь антураж, эта ее немногословность, эти темные очки делали происходящее похожим на сектантскую оргию.

– Может, снимешь очки? – робко попросил я, когда она на миг отлепилась от меня.

– Нет, – она снова подалась вперед, намереваясь обнять.

Я отпрянул.

– Ну что, тебе сложно? Тут все равно ни зги не видно… Они мне мешают… это… расслабиться.

Она поколебалась секунду, потом я услышал, как что-то негромко стукнуло – видимо, оправа соприкоснулась с досками пола. И тут же безошибочно, будто видела в темноте, она выловила мои руки, положила их к себе на грудь и проговорила каким-то новым, хрипловатым голосом:

– Расстегни мне блузку.

Я принялся неловко возиться с пуговицами и пожалел тогда – думаю, единственный раз в своей жизни, – что их оказалось так мало. В тот момент, когда она вытаскивала руки из рукавов, я, повинуясь какому-то бессознательному порыву, потянулся и неслышным движением нажал на кнопку на торшере. Конечно, лучше бы я этого не делал. Лучше бы я не видел ее лица, но этот жест был будто неподвластен моей воле, продиктован чем-то глубинным – вроде инстинкта самосохранения… Инстинкт сработал молниеносно – через мгновение я уже был на другом конце комнаты и наблюдал оттуда пробирающую до костей картину: на ковре сидела голая по пояс женщина, но не ее нагота приковала мой взгляд. Я смотрел на ее лицо. Из-под челки, которая раньше прикрывала лоб до самых очков, а теперь сбилась на бок, выползал жирный рубец: он рассекал бровь и то место, где когда-то был правый глаз, а теперь темнела заросшая складчатой кожей впадина. Второй глаз казался широко распахнутым, но ни радужки, ни зрачка я не увидел – он был желтоватым и глянцевым, как фарфоровый шарик на крышке старой сахарницы. Я прижал ладонь ко рту, чтобы не вскрикнуть. Она вытянула вперед руки, но почувствовала, что в комнате что-то изменилось, и позвала:

– Вова, где ты?

– Кажется… сегодня… ничего не получится … – выдавил я из своего угла. – Давайте я расплачусь и закончим…

Она какое-то время не двигалась, затем сообразила, что к чему, нашарила и нацепила очки, начала одеваться. Я непослушными руками вытащил из брюк кошелек, выпотрошил его: разномастные купюры посыпались на пол. Кое-как собрал их в лохматую стопку и сунул ей. Она оттолкнула меня, подхватила с пола пальто, нащупала дверь и вышла в коридор. Я выскочил следом, заметался по прихожей, бормоча какие-то жалостливые оправдания. Она не проронила ни слова, ждала, пока я закончу ковыряться с замком, затем прошла мимо и начала спускаться вниз по ступеням. Я выбежал на площадку и тихо проскулил ей вслед: «Давайте я посажу вас на такси…» Разумеется, ответа не последовало. Тогда я захлопнул дверь, сел на пол и закрыл лицо руками.

Конечно, я не рассказал Саньку про свой провал и пресекал всякие разговоры на эту тему, хотя он и рвался обсудить детали моего первого опыта. Больше всего на свете мне хотелось стереть его из памяти, этот позорный эпизод, но вот прошло три месяца – и не было ни дня, когда бы я не вспоминал о нем. Черты ее лица вроде бы уже истерлись, но ночью память восстанавливала их со всей кошмарной точностью, и я не раз просыпался в поту, с облегчением понимая, что один в кровати.

До сих пор не могу сказать, на что я рассчитывал, когда все же решил подойти к ней. Что именно собирался ей сказать? У меня не было плана, просто я толкнул дверь и направился к столику, но тут из глубины зала показался какой-то парень и тоже двинулся в ту сторону. Мне пришлось остановиться у стойки бара и сделать вид, что я изучаю коктейльную карту. Проходя мимо, парень громко, слишком громко, крикнул бармену:

– Два «Тома Коллинза», пожалуйста!

Тот кивнул и вопросительно посмотрел на меня.

– Три, – сказал я. – Три «Тома Коллинза».

Поезд на Сахалин

Когда началась война, мы с Гуриком играли в футбол. Я уже с четверть часа лупил по мячу, пытаясь пробить ворота, и каждый раз он под Гуриково улюлюканье ударялся об штангу или улетал в заросли крапивы позади сетки. Тут-то на поле и выбежала маленькая Каринэ.

– Гурик, Гурик, пошли домой! – пропищала она и, прежде чем брат успел крикнуть ей в ответ ей что-нибудь обидное, выпалила: – На нас японцы напали!

Мы переглянулись и, не сговариваясь, со всех ног бросились в поселок. Добежав до своего двора, я распахнул калитку и чуть не сбил с ног деда, который ковылял от крыльца в сарай.

– Дед! – крикнул я, задыхаясь. – Дед! Слышал, война началась?

– Цыц, че орешь, холера, – пробурчал дед, и меня окутали облака винных испарений. – Ну, слышал.

– Обалдеть! – я прошмыгнул мимо и кинулся в дом, к телевизору.

По всем каналам крутили новости, и, переключаясь между ними, я в общих чертах смог составить картину случившегося: японские войска заняли Южно-Сахалинск, их военная эскадра курсировала в Татарском проливе и намеревалась оккупировать Приморье. На дрожащем экране передо мной плескалось таинственное далекое море, которое рассекали наши и вражеские корабли, похожие на всплывших из глубин древних животных. Я не мог поверить своим глазам. Что это? Настоящая, не киношная война? В памяти хороводом пронеслись все книги «Библиотеки приключений», прочитанные за последние несколько лет. В груди защемило, и вдруг отчего-то захотелось стоять там, на палубе, с биноклем в руках, чтобы соленый ветер хлестал в лицо холодными брызгами. Я так отчетливо представил это себе эту картину, что даже зажмурился.

Следующие несколько часов мы провели с дедом у включенного телевизора. Точнее, я сидел у телика, а дед, вооружившись дробовиком, который он вытащил из сарая, устроился на крыльце с транзистором на коленях. Когда передавали какую-нибудь свежую новость, мы орали друг другу: «О, наши самолеты с десантом приземлились под Владиком!» (я), или: «Етить-колотить, у япошек всеобщая мобилизация, Хиросимы им мало!» (дед). Скоро в транзисторе сели батарейки, и дед перебрался ко мне в дом. Около шести мы синхронно вскрикнули. По центральному каналу сообщили о том, что Япония официально объявила России войну. Еще через пятнадцать минут у нас в поселке вырубили электричество. Дед, ворча себе под нос и тихонько матерясь, начал шарить в потемках в поисках макарон, которыми мы ужинали почти каждый вечер. Я вышел на крыльцо и увидел, как по заросшей травой дороге ко мне бежит Гурик. Через плечо у него болталась большая тряпичная сумка. У забора он остановился и, тяжело дыша, схватился пухлыми руками за штакетины.

– Выйдешь? – Достал из сумки и покрутил в воздухе упаковку сосисок и половинку кирпичика черного. – Пойдем на речку, на костре пожарим!

Я крикнул деду, что