Женщины в Древней Греции отмечали два особых праздника. Афинские матроны ежегодно проводили тесмофории. К участию в них не допускались ни женщины низшего социального класса, ни мужчины, и эти торжества предварялись периодом сексуального воздержания. В качестве своего контркультурного праздника куртизанки, проститутки и их любовники проводили откровенно распутный фестиваль Адония, на котором чествовали возлюбленного Афродиты, Адониса. Это был предельно чувственный карнавал, праздник плоти, включавший в себя символический посев семян в горшки на крышах. Под ослепительным средиземноморским солнцем побеги прорастали быстро, приобретали яркий цвет, но так же быстро и увядали. На небольшом пространстве соломенной крыши сеяли семена: это действо проходило быстро, было увлекательным, но никто не ждал от него обильного урожая. Может быть, при этом цитировали строки из стихотворения Мимнерма:

Если отважные, умные, образованные, беспечные и гордящиеся этим афинянки с большими запросами хотели разговаривать в смешанном обществе на интересные им темы, то они становились куртизанками. И хотя жизнь этих женщин была нестабильной, а иногда и унизительной, они, по крайней мере, могли пользоваться сокровищами афинской культуры. Они были элегантными и остроумными, сведущими в искусстве и политике, а их ремесло было чем-то средним между профессиями гейши и проститутки. Мужчин восхищали в куртизанках именно те таланты, развивать которые они запрещали своим женам. Однако Афины изобиловали парадоксами. Споря о демократии и ратуя за нее, граждане зачастую владели рабами, с которыми они иногда предавались удовольствиям. Кроме того, по сходной цене и не испытывая к ним особых чувств, можно было воспользоваться интимными услугами уличных проституток. Сандалия одной из них пережила тысячелетия; гвоздики на подошве при каждом шаге оставляли на земле надпись-приглашение: «Следуй за мной».

Любовные отношения, а не просто сексуальные связи также возникали между зрелыми мужчинами и юношами. Эти отношения были сочетанием любви и опеки; они благословлялись обществом и восхвалялись в философии и искусстве. «Аристократическим идеалом, – отмечал историк Чарлз Бай, – было сочетание физических упражнений, призванных сформировать красивое тело, и музыки и поэзии, чтобы сформировать красивую личность». В «Облаках» Аристофана есть раздел, в котором даются наставления юноше:

Так или иначе, но теория была такой: педерастия должна была стать изысканным этапом в воспитании мальчика. Однако на практике не всегда происходило столь целомудренно. Греческая литература изобилует сценами бесстыдной или пошлой любви, мучительной или обманутой, сопряженной с пьянством или несущей смерть. В «Птицах» Аристофана один зрелый мужчина говорит другому:

Платон, обедая с Сократом и его друзьями, иногда обсуждал скабрезные темы. Его диалог «Пир», или «Симпосий» (от греческого слова, обозначающего совместное возлияние), – это пиршество и для чувств, и для ума. Мы и теперь обсуждаем идеи за едой, во время обеденных перерывов, оттачивая мысли и обмениваясь изысканными репликами[8].

Мой первый опыт преподавания был связан с Университетом Питтсбурга. Там я познакомилась с миром пытливых студентов – выходцев из рабочей среды. Однажды я проводила семинар о поэзии для абитуриентов, затянувшийся допоздна. Мы все перешли в расположенный поблизости бар «Пит», где мои студенты пили ирландский виски «Джеймсон» и легкое пиво «Айрон-Сити». Их обедом были сваренные вкрутую яйца, которые они окунали в соус табаско. И там, среди гвалта, под музыку для работяг, они, перебрасываясь словами на диалекте, провели собственный импровизированный «симпосий». Среди тем, которые они с легкостью обсуждали, были вопросы о противопоставлении природы воспитанию, об эстетических идеалах, о цели любви. Сами того не осознавая, они обсуждали то же, о чем беседовал Платон. «Как вы думаете, что важнее, – спросила меня в тот вечер молодая женщина, – истина или красота?» – «Это одно и то же», – не раздумывая, ответила я, предлагая ее вниманию идеал, установленный несколько тысячелетий назад в Греции, а позже использованный Джоном Китсом в стихотворении «Ода к греческой вазе»: «В прекрасном – правда, в правде – красота. / Вот знания земного смысл и суть»[9].

В Афинах считалось, что красивые люди – морально достойные. Да и как могло быть иначе в мире симметрии, равновесия и гармонии? Мы продолжаем подсознательно верить этому ложному тождеству и теперь, приписывая привлекательным людям высокие цели, замечательный ум, хороший характер. Многочисленные исследования показывают, что симпатичные школьники получают лучшие оценки, симпатичные преступники получают менее суровые приговоры. В Греции красавца мужчину наделяли превосходными моральными качествами: врожденная добродетельность должна была проявлять себя как красота. Из этого следовало, что к делам гомосексуальной любви нужно относиться с религиозным рвением и видеть в ней вселенскую правду. Легко представить, что это приводило к пронизывающему всю душу благоговению, и религию двоих мы называем романтической любовью. Когда женщины не скрывали своей любви, их считали похотливыми и неразумными. А когда мужчины любили мужчин, они боготворили одновременно и телесную красоту, и добродетель, воплощенные в облике любимого. Не признавать этого значило впадать в ересь.

Наверное, мужчины с удовольствием занимались любовью и со своими женами, а иначе такая пьеса, как «Лисистрата» Аристофана – в которой женщины устраивают сексуальную забастовку, чтобы заставить мужчин прекратить Пелопоннесскую войну, – не имела бы смысла. Однако идея самодостаточной семейной пары, в которой супруги удовлетворяют большинство потребностей друг друга, не была популярной, равно как и идея живущего частной жизнью мужчины, который прекрасно обходится без других. Например, слово «идиот» имеет греческое происхождение: греки называли так мужчин, которые не участвовали в политике.