Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ой, какой же ты… Они думают, что ты свихнувшийся лунарь, боятся. Если с лунарем что-то случится, будут показательные массовые расстрелы мирного населения. Полегчало тебе?
Боль в голове сменилась приятным шумом, и Вадим поднялся.
— Как заново родился.
— Ну что, поехали?
Меланхолия отступила. За спиной выросли крылья, появилась неудержимая жажда деятельности. Почистив зубы, Вадим выкатил Эйприл. Осмотрел ее: запылилась совсем, и протереть нечем. Вскоре подоспела Сандра, уселась позади и сказала:
— А чем ты его заправляешь?
— Бензином. Позавчера полный бак налил.
— Странное название. Топливо, да? У нас топливо дорогое. Надо бы механикам твоего коника показать, подойдет наше или нет… На всякий случай будем экономить.
Окрестности моста исколесили вдоль и поперек. Вадим нервничал, косился на периметр «Института», как Сандра называла укрепленный район высоток. От поездки он не ждал ничего особенного, просто наслаждался скоростью, движением, ощущением кипучей деятельности. Давно у него не было такого отличного настроения.
Отсутствие дверей, соединяющих два мира, его тоже нисколько не расстроило.
— Что теперь? — проговорил он, остановившись.
Сандра слезла с седла, потянулась.
— Поедем за одеждой.
— Э-э-э, кому?
— Мне! Тебе, конечно, уж слишком ты приметный. Постоянно кататься мы не сможем, в таком виде и без коня тебе нельзя на люди показываться.
* * *
Нет, это был не его город. Даже не город его родителей и бабушки. Здесь, в пределах Третьего транспортного, Москва всегда была сталинской, помпезной. Она и осталась такой, но…
Из города ушла жизнь. На улицах не было людей, не было машин, все, что плохо лежало, растащили и провода, сволочи, посрезали. Вадим ехал медленно, огибал ямы и колдобины, кучи конского навоза. Город молчал. Свистел ветер.
Третьего кольца не было; если бы не Сандра, Вадим потерялся бы, тем более в голове царила звенящая пустота. Настроение менялось — от отчаяния к воодушевлению, от апатии к любопытству. Вадим понимал, что обдолбан, что коварная Сандра забила его похмелье какой-то дурью. Он подмечал детали: крысу, перебегающую улицу, двух вспугнутых ворон, кучу дерьма у подъезда. Шарахнулись в разные стороны пацанчик со спущенными штанами и замухрышка в обносках, размазывающая сперму по лицу.
Вот ведь. Живут. Трахаются.
Когда въехали в центр, запах тины, которым тянуло с реки, сменился вонью дерьма. Канализация не работала, конечно же, и жители столицы справляли нужду где попало. «А если это мы ходим и гадим, это значит только то, что мы — гады», — вспомнилось из прошлой жизни.
Выехали на Тверскую. Тут было оживленно: к Кремлю шли подводы с едой, на возах сидели угрюмые дяди. Туда-сюда сновали пронырливые горожане. Кое-где вальжно расхаживали охранники. Бородатые. Вооруженные. Смотрели на Вадима, но стрелять не спешили: принимали за лунаря. Кремлевские башни были прежними, никто не тронул рубинового стекла звезды. А вот Манежка Вадима удивила: он привык уже к творению «придворного скульптора», к граниту и куполам подземного торгового центра. Здесь этого не было. Разбитое дорожное покрытие, грязь, обрывки веревок, сено.
— Двигайся к стене, — сказала Сандра.
Лавируя между телегами, уворачиваясь от собачьих зубов, Вадим поехал к Александровскому саду.
Красная площадь, как и Манежная, представляла собой огромное торжище. Здесь стояли шатры, прилавки, прямо с телег торговали всем: от продуктов до поношенных вещей. Добро охранялось здоровым злющими псами, мрачными типами в подобии бронников, вооруженными пырялами, ножами, ружьями и автоматами. Тут ошивались и девки, предлагающие свое тело, крикливые и развязные, и дети шныряли. Одного мальчонку поймали, за шкирку поволокли куда-то.
— Вор, — сказала Сандра. — Руку отрубят.
Со стороны Васильевского спуска доносились ритмичные многоголосые вопли. Там то ли молились, то ли бесновались.
Вадим ссадил Сандру почти у стены. От Александровского сада почти ничего не осталось: попилили на дрова вековые липы, на вытоптанных газонах разбили шатры. Здесь было не так шумно, торговали люди степенные. Сбоку потянуло чесноком и перегаром:
— Че надо, лунарь?
— Я не…
— Я к Ржавому. Одна.
— Что, Кудряшка, нашла себе покровителя?
— Не твое дело, Бурундук. Спасибо, господин, что подвезли меня.
И добавила тихо, на ухо: «Проваливай. Блин, зря мы вместе сюда приперлись. Проваливай быстро. Встретимся, где условились».
Вадим поднял забрало шлема и посмотрел на Бурундука. Хрена се, грызун. Квадратный, длиннозубый, посередине белобрысой головы — полоска темных волос. Бурундук насупился, собрался что-то сказать, но Вадим уже ехал обратно, уже выбирался из толчеи рынка.
Хотелось пить, за столами под открытым небом народ жрал и пил в три горла. Несло прогорклым жиром, сивухой. Лежа блевало тело, пьяное в зюзю. «Голых радиоактивных крыс», — вспомнил Вадим, и у него скрутило желудок. Он не ел со вчерашнего дня. Даже «коньяк» не закусывал. И теперь надеялся, что Сандра прикупит овощей. Мясо здесь жрать он не собирался.
У Библиотеки имени Ленина тоже хватало народу. Достоевский грустно взирал на лицедеев: бродячая труппа давала похабное представление, старое, как театр. Про любовь — понял Вадим. Публика свистела, вопила, кривлялась. На помосте парень в блестящем костюме расстегнул ширинку и оросил собравшихся. Ор, вопли, хохот.
Из-за кулис появился лысый дед, вооруженный клюкой, и начал охаживать актера: то ли так было задумано, то ли директор театра наказывал перепившего паяца. Заламывая руки, металась по сцене потрепанная и растрепанная девица. Повисла у деда на руке, упала на колени и заголосила:
— Ромео! О, отец! Не трогай Ромео!
— Никогда Монтекки и Капулетти не будут вместе! — заорал дед.
«Хорошо, не „Короля Лира“ ставят, — подумал Вадим, — какие, однако, молодцы эти актеры. Несут культуру в массы».
Действие на сцене развивалось по законам шванка[1]. Уже через несколько минут зрелище перестало его интересовать.
Вадим стал в стороне. Снял шлем. Вот такой эксцентричный лунарь. Эстет. Любитель массового искусства. Не обращайте на меня внимания.
Шум накатывал волнами. Болел живот. Он заметил воришек, промышлявших в толпе, лысую девушку, прижимавшуюся к своему кавалеру-задохлику, и типа с каменной рожей. Тип старательно делал вид, что Вадим его не интересует.