Я бросил совок и ударил по траве там, где стоял. И когда я от этого устал совсем, я просто перекатился, на бок и шептал опять и опять:

– Это не то, где… Это просто…

И так, пока я снова не успокоился и не стал чуть-чуть меньше сердиться, и я тогда сделался очень уставший и измученный. Тогда я пошел и промыл поцарапанную руку, а после вернулся, чтобы все закончить.

Так вот, когда я убирал инструменты в сарай, у меня тело болело во всех местах и я чувствовал, что могу уснуть, даже если просто прислонюсь к стене сарая. И когда я вернулся по газону к своим новым клумбам, чтобы посмотреть, правильно ли они теперь выглядят, сел там на траву, потому что я бы иначе упал. И еще сколько-то сидел там, долго, после того как закончил работу.

Но угадайте, что случилось, пока я сидел и собирался с силами, чтобы вернуться к себе в домик? Вот что: Фрэнк пришел туда, где я сидел, и встал рядом и просто смотрел. И потом он даже сел рядом со мной на траву.

Но я был слишком усталый, чтобы нервничать из-за того, что Фрэнк сидит рядом. Но он очень долго рядом со мной сидел и ничего не говорил совсем, так что мне стало так неуютно, как только могло стать. Я тогда сильно хотел одно – вернуться к себе в домик и полежать немного, а потом приготовить еды. Но Фрэнк продолжал сидеть и молчать, и как бы мне ни хотелось, чтобы он ушел, это не помогало. Он просто сидел. А потом наконец заговорил.

– Это намного лучше того, что я ожидал, – сказал он. – И я тебе честно скажу, когда ты только начал тут работать, я немного… сомневался. Даже сказал об этом Элизабет. Понимаешь, ты не… Но получилось все как надо. Ты, без сомнения, можешь делать то, что нужно, и здесь ты сделал все просто отлично.

Он вдруг повернул ко мне голову, и думаю, он, наверное, увидел, как я от него отшатнулся. Но он только кивнул медленно так и снова стал смотреть на мои цветы. А потом еще, после молчания, когда я уже почти что решил просто вернуться к себе в домик, он снова начал говорить.

– Знаешь что, – сказал он, – по вечерам, когда мы с Элизабет заканчиваем работать, мы остаемся тут и выпиваем по стаканчику в комнате для персонала. Так что пойдем со мной, я и тебе налью немного. И не спорь, ты заслужил куда больше.

И тут же первое, что я сделал, – я проклял себя. Молча, конечно. И какое-то время даже думал, что заплачу, потому что очень устал и не мог никуда спрятаться и ничего сделать.

Понимаете, я последние несколько дней так много работал, что даже забыл про свои новые подозрения. У меня почти не было времени думать ни о чем, кроме этих дурацких клумб, и я совершенно забыл про то, что, может быть, некоторые люди про меня могут все узнать, только на меня посмотрев.

Так что пока Фрэнк сидел там, я даже не пытался от него спрятаться. И когда он встал и пошел по газону, я был совсем уверен, что мы не идем выпивать в комнате для персонала, что мы совсем не туда идем.

Потом он повернул голову и махнул мне рукой, чтобы я шел за ним, и, честное слово, я не мог думать про то, чтобы поступить как-то еще. В другие разы я бы тут же сразу удрал, и я об этом даже подумал. Но я не мог. Потому что у меня, во-первых, не осталось ни пенни из денег, а во-вторых, это означало, что мне все придется оставить здесь, в домике.

Только вот когда я такой уставший поднялся на ноги, от одной мысли, что я буду вынужден снова жить так, что у меня больше никогда не будет такого места, как это, я забыл про все и просто пошел за Фрэнком, немного позади. И пока мы поднимались, моя усталость так смешалась с моим страхом, что у меня появилась очень странная мысль: даже если Фрэнк сейчас попытается меня вскрыть и выпотрошить, я не буду пытаться убежать. Потому что мне от ожидания было внутри совсем плохо, ожидания было уже слишком много. По крайней мере, мне больше не придется садовничать и не придется быть в другом странном городе совсем без денег. Или без своего маленького жилья, а я теперь знал, как хорошо, когда оно есть. Так что я, очень усталый и очень испуганный, просто решил пойти за ним. Куда бы он меня ни вел.

Интересно, вы, может, уже начали думать, что я немного не в себе, может, совсем псих, с этими разговорами про ожидание и с этой моей боязнью людей. Мне просто кажется, вы, может, правда так думаете, но это ведь только потому, что я еще не рассказал вам про самую главную историю Налды. В общем-то я и не собирался, чтобы вы потом не решили до меня добраться. Но раз уж я не сказал еще, в каком я городе, и имени своего, и про то, как я выгляжу, наверное, это будет почти безопасно. Просто чтобы вы не думали, что я трехнутый какой-нибудь.

Или даже совсем псих.

Из всех тех историй, которые я просил Налду рассказать чаще всего, почти каждый день, я просил, чтобы она рассказала про моего отца. Этих историй у нее было больше всего, и они оказывались самыми интересными – из-за того, кем работал мой отец. Понимаете, дело в том, что большую часть своей жизни мой отец воровал драгоценности.

И это чистая правда.

Мой отец работал с очень большой командой. И эта команда все очень долго планировала и придумывала между операциями. Но когда все было готово, именно мой отец все осуществлял. Он весь риск брал на себя. И я именно поэтому так часто просил Налду рассказать про него.

В некоторых историях его почти ловили, и я – не важно, сколько раз просил эту историю, – всегда думал, что он в этот раз не убежит. А еще были истории про то, как он узнавал, чего боится какой-нибудь охранник, и брал с собой вместо оружия три спичечных коробка, в каждом из которых был настоящий живой паук. И он делал все дело только с помощью этих пауков.

А еще с большинством историй Налды, с теми, которые не про моего отца, была такая штука: их можно было попросить только в особенных местах, и тогда Налда их рассказывала. Вот, например, историю про серебряное кольцо и про рыбу я просил, а Налда рассказывала, когда мы шли с работы домой или когда мы сидели на диване по вечерам. А историю про своего закатного друга она рассказывала, только когда мы работали в саду у мистера Майкла. Но с историями про моего отца все было совсем по-другому. Я их мог попросить почти везде, и Налда всегда их рассказывала. Если рядом не было никого, кто мог их услышать.

А еще Налда мне иногда немного рассказывала про мою маму, как она всегда боялась и не одобряла того, чем мой отец зарабатывал на жизнь. Каждый раз, когда он уходил, чтобы закончить какое-то дело, говорила Налда, моя мама всегда просила пообещать, что это последний раз и что он должен потом, после этого дела, найти себе что-нибудь другое. И он ей всегда это обещал. А потом, почти сразу после того, как это работа заканчивалась, он брался за следующую, и все начиналось снова.

Но потом, в одну ночь, сказала Налда, мой отец вернулся домой после того, как закончил дело, и увидел, что моя мама ушла и что она ушла навсегда.

«А рядом с лампой, – говорила Налда, – она оставила твоему отцу записку. И в этой записке было всего три слова: "С меня хватит". А в углу комнаты был ты, один-одинешенек, спал в своей кроватке».