и он ее за это презирал; но с некоторых пор стал верить в предсказания. Допустим, все должно случиться так, как ему пообещали. Но только кто его теперь узнает, вдобавок с такой внешностью?

Когда он, наконец-то вырвавшись из плена, опять попал в Неаполь, его там ожидало жуткое известие. Родители Виктории писали, что его сын скончался от «сыпного тифа и простуды». Мальчику, оказывается, было уже восемь с половиной лет. Еще до этого из телефонных разговоров Осип понял, что их тревожит состояние ребенка. Похоже, от него решили скрыть реальную причину смерти, которая была такой ужасной, что сами медики не знали, что это такое. Мертвый порождает только мертвеца или отпрыска с врожденными уродствами: наверно, те не так были заметны при рождении, когда он видел мальчика перед своим отъездом. Осип замер, глядя на письмо, его так потрясло это известие, что он решил разделаться с собой немедленно, не выходя из номера отеля. Для храбрости он выпил полбутылки рома. Но алкоголь на его мозг не действовал. А пистолет, который он направил в свой висок, шесть раз подряд давал осечку. Он пробовал и африканский яд, который приобрел в пленившем его племени. Но тот не помогал, лишь вызвал рвоту. Он понял, что чего бы он с собой ни делал, это ничего не даст, каждый раз будут возникать помехи. И это будет продолжаться, видно, до тех пор, пока не подойдет какой-то уготованный ему последний час, естественный конец, расплата. Слабая надежда была только на пророчество шамана и на те расплывчатые образы, что раньше возникали у него в сознании. Возможно, в том, что он второй раз оказался именно в Неаполе, есть определенный перст судьбы? Но может ли он как-нибудь помочь себе, чтобы приблизить тот момент, развязку? Пренебрегая тем, что в сумерках взрывные итальянцы от него шарахались как от фантома, вылезшего из Везувия, он всеми днями стал бродить по городу, предпочитая те места, где было много пешеходов и где, как правило, всегда бывали группами и поодиночке иностранцы. К счастью, утром кожа на его лице немного оживала, и его еще могли узнать. Мысленно он даже представлял, кого он должен встретить. Неважно, кем тот будет – каким-нибудь удачливым предпринимателем из его прошлой жизни, пустившимся с женой в круиз, или бедолагой, попавшим сюда в поисках хорошей жизни. Но на челе того спасителя он ясно видел весточку: конец…

Вот собственно и всё, о чем поведал мне тот странный незнакомец. Выйдя из кафе, вдоль отдаленных гор и берега залива с косыми предзакатными лучами я медленно направился к отелю, где остановился. Я шел, и в голове мелькали разные названия для будущей большой статьи или рассказа. Как правильнее тот назвать, чтобы отразить суть этой драмы? Ведь то, что я услышал, не было только лишь историей о человеке, которого я встретил, оказавшись заграницей. В душе я чувствовал тревожное противоречие: действительно, история включала вроде и меня в число возможных персонажей. В то, что этот господин – приятель Осипа, по многим обстоятельствам с учетом его внешности не верилось. А гладкость изложения давала повод убедиться в том, что он уже не раз переварил эту историю в своем уме, прежде чем доверить ее мне. Но если этот господин и был сам Осип, то получается, что он в надежде окончательно уйти из жизни, по меньшей мере, уж второй раз пересказывал свою историю. Или я был – первым? Что, если я когда-то знал его, но также как и он, забыл и имя и лицо? И почему Неаполь он вспоминал как Партенопею? Вопросы отдавали некоторой загадкой с терпким послевкусием. Или у доверенной мне исповеди в потоках исторического времени не было начала и конца, она была как древнее пророчество иносказательна? Спиной я ощущал дыхание священных Дельф, полуразвалившихся, почти истлевших от воздействия тысячелетий, но внутренне – нетленных. Проделав полпути вдоль греческого берега, я шел в отель со всей цивилизацией того и размышлял об этом.