– Ну ин быть этому бычку на веревочке! – сурово вымолвил Петр Федорович. – Висеть ему рядышком с полковником Симоновым! Таперича слухай мою волю: как удалятся казаки от пушек, берите их, детушки, в пики да в сабли! С богом!

Андрей Овчинников, один из первых атаманов Петра Федоровича, и Андрей Витошнов отобрали добрую половину казаков при государе и начали их выстраивать для атаки отряда капитана Крылова.

– Ах, каналья! – неожиданно сорвалась с языка Петра Федоровича мужицкая брань. – Ну ин Бог ему судья: дураков и в алтаре бьют! Пущай поберегется теперь от моего праведного гнева!

Понятно было беспокойство государя: Крылов не рискнул бросить свою конницу в сабельную атаку, остановился, дал знак изготовить пушки к стрельбе бомбами по взгорку, где мелькал белый конь под богато одетым всадником.

Но тут случилось неожиданное: более половины казаков из отряда капитана Крылова, рассыпавшись просторно по полю и потому став практически неуязвимыми для пушечной стрельбы, кинулись к лагерю Петра Федоровича, делая отчаянные знаки не стрелять по ним из ружей.

Пушки от реки Чагана ударили бомбами, а Маркел Опоркин в ответ громко засмеялся:

– Отменный стрелок этот капитан – пьяной головой в овин попадает! – и замахал рукой, приветствуя казаков, вновь прибывающих под государеву державную руку. – Правь до нашего куреня, братцы-казаки!

Пушкари увеличили прицел, и бомбы рванули сухую землю вперемешку с низкорослым кустарником почти в полусотне саженей от воинства Петра Федоровича. Государь дал знак отойти от взгорка.

– С голыми руками, детушки, не сунешься супротив пушек-то, – пояснил он свое решение. – Погоди трохи, Симонов, и твой черед придет! Будь ты трижды ужом, а от смерти не ускользнешь. А покедова, робята, мне вас понапрасну терять нет резона. Видно, в Яицком городке мне не рады. Так пойдем мимо, пойдем к крепостям, где нас примут с великой радостью и колокольным звоном.

Маркел Опоркин, а рядом и его братья Тарас да Ерофей отыскали Тимошку. Старший из братьев обнял его за плечи, нагнувшись с седла, тихо сказал:

– Во, Тимоха! Без единого выстрела войско государя в сей день утроилось! Нас в отряд Витошнова отсылают, а тебе велено быть при Ванюше Почиталине, он у государя важная персона, секретарь, а стало быть, по воле Петра Федоровича указы пишет! Ну, прощевай пока, казак, и гляди веселее!

Петр Федорович отвел свое войско и встал лагерем поодаль Яицкого городка, чтобы казаки созвали круг и выбрали себе походных атаманов да чтобы поделились на боевые сотни. А ближе к вечеру, когда над степью зажглись первые часто мерцающие звезды и солнце ушло светить другим народам…

– Ванюша! Почиталин! Ты где-ка? Государь кличет с бумагами к себе. Указ писать надобно. Живо!

Андрей Афанасьевич Овчинников, выйдя из шатра Петра Федоровича, нетерпеливо постукивал плетью о голенище сапога.

Ванюшка подхватился с постеленного было кафтана – готовился прилечь головой на седло – потянул за собой и оробевшего Тимошку.

– Идем, идем! Ну как надобно будет перебелить тот указ на многие листы? Вот и поможешь. Вдвоем-то быстрее управимся да и на боковую заляжем…

В просторном шатре государя было людно, горели толстые свечи. Почиталин смело протиснулся к походному столику, на край сдвинул локтем чью-то саблю и пистоль, разложил бумагу, бережно поставил пузырек с чернилами, перья положил и поднял взгляд.

– Готово, государь-батюшка.

Петр Федорович, без верхнего зипуна, при оружии, сидя на маленьком белом стульчике, щурился на огни витых свечей, отмахивался от надоедливого ворчания избранного казаками полковника Лысова.

– Погодь ты, Митька, со своим потрошением! Да и кого особливо здеся потрошить? Вот войдем в места с барскими поместиями, тамо ужо по крестьянским многослезным жалобам и будем вершить наш державный суд да расправу… Идерка, куда ты запропастился со своей бумагой? Готов ли манифест?

– Готова, батька-осударь! – Из угла, темного и заставленного походными корзинами, вылез яицкий казак, низкорослый и плечистый, крещеный татарин Балтай Идеркеев, протянул с улыбкой Почиталину исписанный лист бумаги. – Я писала на татарском языка, тебе скажу русским словам, ты пиши, как нада, умна пиши!

Государь улыбнулся, моргнул левым глазом несколько раз кряду.

– Ишь каков думный дьяк у меня! Ништо, робята, не тушуйся! Умеючи и ведьму бьют наотмашь! Пишите указ спешно, время уже позднее, нам надобно еще его отправить…

Идеркеев водил пальцем по бумаге и диктовал Почиталину. Ванюшка старательно бубнил и писал:

Государь поднял глаза на Почиталина, тихо пояснил:

– Вчерашним днем схватили симоновские разъезды мною посланного к Нурали-хану казака Уразгильду. Таперича указ сей отвезет киргиз-кайсакам прибывший в наш стан ханов посланец мулла Забир. Написал, Ванюша? Ну ин славно. Таперича капни сургуча, а я печатку державную тисну. Вот и гоже. Ступай, Ванюша, до утра покедова свободен.

Почиталин откланялся государю и атаманам, рукой ухватил Тимошку – идем, дескать, отсюда, а Тимошка далее порога так и не отважился протиснуться, незваный.

– Идем спать, – негромко сказал Ванюша, а когда вышли из шатра под звездное, словно ликующее небо, добавил: – Завтра весь день в седле проерзаем. Начнется наша ратная служба государю.

– Да боже мой! – беспечно отозвался Тимошка. – Нам с тобой в поход собираться, что нищему с пожара бежать: подхватился на ноги и – будь здоров!

Почиталин рассмеялся, хлопнул новоявленного товарища по плечу, заглянул в лицо, словно бы только теперь понял: жить им рядом долго, а может, и смерть придется принять в одночасье…

– Да ты, Тимошка, веселый малый! С тобой не скучно будет.

От ближнего костра их окликнул Маркел Опоркин. Там же сидел и бородатый, с виду до дикости суровый Кузьма Аксак. Кузьма кашеварил, над огнем помешивал длинной ложкой в объемистом чугунке – пахло преющей гречневой кашей. Кузьма Аксак посунулся боком с постеленного на сухой траве рядна, уступил место молодым казакам.

Разглядывая самарца, Кузьма вдруг растянул в улыбке жесткие, заросшие усами и бородой губы, чесанул черенком ложки крупный прямой нос и спросил:

– Что же дед твой Данила к государю не пристал? Должно, заробел и в Самару укатил, да?

Тимошка обиделся за дедушку Данилу и не совсем почтительно по отношению к старшему по возрасту огрызнулся: